Ольга Гуссаковская - Повесть о последней, ненайденной земле

— Так я что ж? Я ничего… А как вас зовут?

— Василий Геннадиевич. Вот у нас как вышло. Гадаем, кому больше повезло. Неизвестно. И так вроде хорошо, и этак неплохо. Верно?

Над головой Володи что-то затрещало. Хлынула с обрыва щебенка, следом за ней прямо к Володиным ногам бухнула здоровенная коряга. Посыпались мелкие ветки сухого стланика.

— Больше не нашел! Тут близко и стланика-то хорошего нету. — Геннадий Васильевич ловко, как на лыжах, скатился с обрыва, тормозя корявым суком.

Потом вдвоем с отцом они быстро разровняли площадку, сложили по-хитрому неукладистые серые сучья, и скоро затрещало бесцветное пламя.

Володя разложил на камнях куртку, сиял сапоги, брюки. В майке и трусах зябко присел к огню. Геннадий Васильевич долго смотрел на него, а потом сказал:

— Нет, па-а, это не он, — Вздохнув, добавил — Ладно уж, я буду чистить сегодня картошку.

— Я же говорил — не торопись. Людям верить надо. А вчера кто метеоролога Костю за браконьера принял, кто?

— Так я же чистил вчера картошку…

Геннадий Васильевич отвернулся: его вдруг страшно заинтересовали шнырявшие между камней топорки и люрики.

Володя давно уже наблюдал за ними. Птицы деловито осматривали каждую лужицу, оставленную морем. Иногда даже по-куриному разгребали лапами мокрые кучи коричневых водорослей, быстро нагибались — и на одну секунду в клюве мелькала серебряная рыбка. Володя только сейчас понял, для чего топоркам такой нелепый клюв: он заменял корзинку. Набрав полный клюв, топорки спокойно отправлялись к своим норам кормить птенцов. Торопиться им было некуда — запаса хватало надолго.

Костер разгорелся, пришлось отодвинуться подальше, да и одежда уже высохла. Володе захотелось есть, он неловко подтащил к себе жухлый рюкзак.

— Ты чего? Подожди, домой придем, там и поедим как следует, — остановил его Василий Геннадиевич. — Торопиться все равно некуда. Раньше как через неделю никуда ты отсюда не выберешься.

— Неделю! Но мама через три дня вернется! Как же…

— А вот так же. Радирую, чтобы о тебе не беспокоились, а в воскресенье придет катер… Ну, согрелся? Давай тогда собираться — и домой.

Почему моряк, отыскивая свою ненайденную землю, думает только о том, как он ее найдет? Капитан глядел в море с самой высокой скалы Острова. В море тонуло солнце, и оттуда бежали к берегу алые волны. Каждая из них побывала в каком-то из оставленных капитаном краев, но он не знал, где та, единственная, что пришла из его далекого дома. И волны не слушались его больше: они никуда не могли его унести. Теперь из всего огромного мира ему принадлежала только эта последняя, найденная им земля.

«Клянусь господними потрохами, — сказал угрюмый боцман, — мы будем самыми счастливыми людьми, если сможем когда-нибудь выбраться отсюда! Будь проклята эта карта и эта земля!..»

«Не проклинай того, чего не знаешь, — оборвал его капитан, — Земля — наша, и мы будем на ней жить».

Дом оказался простой палаткой. Она уютно пристроилась между двух огромных камней. Месте вокруг было странное; точно кто-то нарочно накидал в долину больших, неровных глыб. Камни легли неплотно, иногда едва держась на одном ребре. Между ними темнели неровные щели, оттуда тянуло сырым холодом. На камнях росли черные, зеленые и серые лишайники, чудом удерживались какие-то былинки, Володя никогда еще не видал таких мест.

— И вы всегда тут живете?

— Нет… Только летом. Пока отпуск, — небрежно ответил Геннадий Васильевич. — Между прочим, неплохо живем. Это наш остров.

— Кто это его вам отдал? — недоверчиво спросил Володя.

— Никто. Сами взяли.

Рыжебородый Василий Геннадиевич слазил в палатку и торжественно поставил перед сыном небольшое ведерко с картошкой.

— Вот, займись-ка, землевладелец. И не морочь человеку голову. Может, он тоже хочет, чтобы остров принадлежал ему.

Солнце остановилось над гребнем сопки и неторопливо брело по склону, спускаясь от вершины к морю. Небо светлело, теряло цвет. Море отливало перламутром, как большая раковина. Зато камни вокруг палатки потемнели и словно выросли. В них появилась живая изменчивость очертаний, Теперь уже никак нельзя было сказать, камень ли чернеет вдали, или тихо ползет неведомый зверь. Протяжно, по-вечернему заныли комары.

Геннадия Васильевича ничто не пугало. Он даже и не смотрел по сторонам. Сердито сопя, он как попало кромсал картошку. Володя несколько минут наблюдал за ним, потом протянул руку:

— Дай я, так и картошки не останется.