Николай Асанов - Открыватели дорог

Во время пробного пуска реактора и проверки защитных систем одна из них не сработала. Теперь такого не бывает. Теперь каждая система подстрахована двумя-тремя другими. А в те годы реакторщики еще ходили по тонкому льду. Иногда лед проваливался…

О том, что Бахтияров получил большую дозу облучения, в институте узнали в тот же день. Бахтиярова через два часа после аварии привезли в Москву. Нонна прилетела на следующем самолете.

Михаил Борисович навестил больного. У Бахтиярова действительно был могучий организм, а сердце…

— Мы бы с вами, Алеша, не выдержали и одного дня! — сказал Михаил Борисович, вернувшись из клиники, где лучшие врачи пытались спасти больного. — А он еще улыбается, пишет распоряжения, обдумывает новую систему блокировки реактора. Но всего труднее Нонне.

— Разве она не у вас?

— Она осталась с ним.

— Но ведь…

— Ах, Алеша, что мы знаем о женщинах? — каким-то жалким голосом произнес Михаил Борисович, и Алексею показалось, что на глазах у него вот-вот появятся слезы.

Это поразило Алексея.

После ухода Нонны из дома Михаил Борисович стал относиться к Алексею с неожиданной мягкостью. Может быть, он считал своего ученика таким же обиженным, как и себя? Ведь Алексей замечал, что отец Нонны не был против его любви, может быть, даже считал его вполне достойным мужем. А что получилось? Человек, которому она вверила свою жизнь, теперь смертельно болен. Что же будет с нею?

Михаил Борисович отпустил Алексея, а сам так и остался сидеть за широким столом. Алексей, выскочив из института, взял такси и помчался в клинику.

Но к Бахтиярову и к дежурившей возле него жене Алексея не допустили.

Домой он вернулся разбитым, как будто и его окутало облако вредных излучений, которое опустилось на соперника.

Бахтияров умер через месяц.

Алексей был на похоронах. Он видел Нонну издали. Она стояла у открытой могилы, бледная, неподвижная, безучастная ко всему, и только слезы, которые вдруг начинали катиться по исхудавшим щекам, были живыми.

Сразу после похорон она уехала обратно под Ленинград. Возможно, она считала заработавший наконец реактор лучшим памятником своему мужу. Говорили, что она продолжала вести музыкальные курсы, вошла в совет жен, заботилась об увековечении памяти первого строителя реактора. В Москву она приезжала редко, а когда бывала в отцовском доме, дом как бы замирал.

О том, что Нонна побывала у отца, Алексей узнавал обычно после ее отъезда. Или так, как случилось однажды на Новодевичьем кладбище. Алексей почему-то забрел туда, хотя ему еще ни разу не приходила в голову мысль о том, что и он смертен. Такие мысли обычно приходят к людям после пятидесяти, а ему едва исполнилось двадцать пять. Просто был неинтересный футбол, ему стало скучно слушать вопли соседей, он ушел со стадиона, прошел по парку, оказался у окружной железной дороги, добрел до кладбища и зашел туда. Час был поздний, никаких похорон не происходило, и он побрел по дорожке, которая была самой пустынной. И внезапно увидел Бахтиярова.

Каменный Бахтияров стоял на том самом месте, в изголовье своей могилы, где когда-то, во время похорон, стояла Нонна. Он чуть склонился вперед по своей привычке, и ветер взметнул полы его плаща. Он что-то рассматривал впереди, чуть прищурясь, и лукаво-благожелательная улыбка на его лице показывала, что он узнал нечто новое, но бережет это новое пока в себе. Казалось, вот он распрямится, обратит лицо к нечаянному посетителю и вдруг скажет:

«А знаете, коллега, есть нечто странное в нашем микромире! Чем больше частиц мы открываем в нем, тем явственнее проглядывает что-то уже известное. Не кажется ли вам, Алексей Фаддеевич, что мы, разрушив представление об атоме как о копии нашей планетарной системы, постепенно приходим к ощущению атома как галактического построения?»

Алексей отчетливо вспомнил, что именно так его однажды и огорошил Бахтияров. Болтал с Нонной, шутил с друзьями-физиками, показывал какие-то непонятные карточные фокусы, а потом вдруг обернулся к Алексею и начал: «А знаете ли, коллега…» — и прочитал нечто вроде реферата о том, что может существовать прямая связь между микромиром и Вселенной, что относительно не только пространство, но и время, что теория квантового излучения внутри атома может соответствовать теории пульсации звезд в Галактике, что предполагаемый наблюдатель, оказавшийся внутри атома, вероятно, представил бы себе окружающую среду как цельную галактическую систему… И, внезапно зажмурившись, мечтательно протянул: «Ах, если бы мне десяток лет вашего институтского созерцания! Сидеть втихомолку в теоретическом отделе, уставившись на свой пупок, и размышлять, размышлять…»