Римма Коваленко - Конвейер

— Игорь Андреевич, извините меня, но я не могу тратить вечера на разговоры с вами.

Он воспринял эти слова спокойно:

— Я понимаю вас, Соня. Я тоже трачу на вас свое время. Кроме того, я больной человек. Мне непросто приходить к вам.

— Вот и не надо, — сказала Соня. — Если Галина Андреевна просила вас не оставлять без внимания меня с Прошкой, то напишите, что ходите к нам каждый вечер. А сами не утруждайте себя, живите, как жили.

— Галина Андреевна — несчастный человек.

Он и в телефонном разговоре был такой же многословный.

Соня сдерживалась, чтобы не оборвать его на полуслове.

— Галина Андреевна никогда ничего не понимала в жизни. Она и в детстве думала, что родители, я, все люди существуют только для того, чтобы оградить ее от неприятностей. Она и сына потеряла из-за своего характера.

— Он погиб вдали от нее. Не надо об этом, Игорь Андреевич.

— Она погубила его раньше. А вы, Соня, по отношению к людям полная ее противоположность. Вам никто не нужен. И в этом вы едины с ней. Я боюсь за вас. И за Прохора тоже.

Соне нечего было на это сказать, и слушать его рассуждения о себе не было больше сил. Не попрощавшись, она положила трубку.

Ну почему нельзя жить на свете так, как хочешь? Почему каждый, кому не лень, считает возможным лезть в ее жизнь со своими словами, советами, поучениями? У Сони есть уже Соловьева, и это больше чем надо. А Игорь Андреевич при чем? Родственник? А у Багдасаряна какие права?

Багдасарян позвонил в воскресенье. Сказал, что вернулся из командировки, надо поговорить. Не спросил «можно ли», а как ни в чем не бывало сообщил:

— Сейчас зайду.

Прошка гулял во дворе. Соня с субботы затеяла большую стирку, да еще с утра вымыла голову, закрутила волосы на бигуди. Телефонный звонок Багдасаряна и то, что, растерявшись, не сумела на его «зайду» тут же ответить: «Как-нибудь в другой раз, я по уши в домашней работе», — все это расстроило ее и выбило из колеи. Лезут. Лезут и в душу и в дом, не дают жить своей жизнью. Поглядела на себя в зеркало, сняла косынку. Волосы высохли, хоть это хорошо.

Виген Возгенович пришел и, скрывая волнение, с порога начал громко и быстро рассказывать, как напугала всех в командировке, какой сюрприз преподнесла поставщикам Соловьева.

— Представляете, Соня, все идет гладко, прилично, что называется, на самом высоком уровне, а она: «Не желаю быть экскурсанткой, уезжаю, деньги командировочные верну». И кто бы подумал, что ее отъезд все перевернет! Забегали, и директор, который, как сказали, уехал, вдруг откуда-то объявился. Бели бы я такое выкинул, был бы элементарный скандал. А тут женщина, мастер, сама справедливость, глас народа…

— Раздевайтесь, — сказала Соня, — что вы стоите в прихожей?

— Я на несколько минут. — Багдасарян снял плащ и прошел в комнату. И сразу на него напала робость. Соня глядела на него взглядом незнакомою человека, как смотрят, думая о своем, люди на улице или в трамвае. Но тут позвонили в дверь, вернулся со двора Прошка, и у Багдасаряна отлегло на душе. Прошка выручит, разрядит обстановку.

— Забыл уже меня, не узнал? — спросил он у мальчика.

— Вспомнил, — Прошка стоял перед ним насупившийся, — ходите, ходите, жить не даете.

— Прохор! — Соня побледнела. — Ты почему так разговариваешь? Виген Возгенович со мной вместе работает, пришел по делу. Почему ты позволяешь себе такие слова?

— А чего они ходят? — Прошка хмуро стоял на своем. — Когда Игорь Андреевич придет, я его тоже выгоню.

Думала, живет одна. А их двое. И второй, как ученый попугай, повторяет ее слова. Багдасарян, наверное, подумал о ней бог весть что: «Ходят», «они».

— Игорь Андреевич — твой дедушка, — сказала Соня, а Виген Возгенович — мой товарищ по работе. Больше к нам никто не ходит.

— Да?! — В глазах Прошки загорелись предательские огоньки. — Еще к нам ходят мой настоящий дедушка и бабушка. И тетя Таня Соловьева, — Прошка умолк, почувствовал, что зарвался, что мать недовольна и поправился: — Про тетю Таню я обманул, она уже давно не ходит.

Соня повела его на кухню, из коридора спросила:

— Принести вам чаю?

— Нет, нет, — встрепенулся Багдасарян, — ни в коем случае. Я действительно по делу.

Сидел в кресле, смотрел на коврик над кроваткой Прошки, на пластмассовую розовую саблю, висевшую на гвозде, на Сонин письменный столик с аккуратной стопкой институтских учебников и думал: «Куда я ломлюсь? Если бы было у нее что-нибудь ко мне, это бы и я чувствовал, и Прошка. Любовь должна приходить сама, а вымаливать ее унизительно».