Римма Коваленко - Конвейер

Заботой окружили, вниманием, а никому она не нужна. Жили тут без нее и жить будут. А настоящее ее место занял Шурик Бородин. Сидит на конвейере, в столовку в половине первого ходит, ее жизнью живет. В любви признавался, к родителям водил. Болит до сих пор сердце: мое это было или не мое? Если не мое, то зачем поманило, зачем прикинулось любовью? И без любви хватает сердцу тревог и боли…

В лес пошли затемно. С корзинками, с ножами. Приготовились к схватке с крепкими, рослыми грибами. Вон там они, под разлапистыми елками, на пожухлой прошлогодней хвое сидят, дожидаются. Но не было грибов ни под елками, ни на опушке. Первая стайка маслят попалась Лиле в неказистом месте рядом с черным кострищем. И чтобы уж она совсем не понимала, что и где должно быть в этой жизни, кругленький белый грибок улыбнулся ей прямо из-под ног, на тропинке. Потом пошли опята. И вдруг сердце рванулось и, как в страхе, упало — мощный боровик в чистой коричневой шляпке стоял и надеялся, что она уже ничего, кроме него, не увидит. Но она увидела. Увидела, потому что знала: где-то должен быть второй. Он был рядом, с желтым листиком на шапочке, грибок-мальчишка, боровичок.

Заболело сердце. Это ведь тот, тот самый лес, просто он был тогда летним, оттого и казался веселым. И грибы были веселые, желтенькие — лисички. На земляничной поляне стояли перезрелые, почти черные ягоды. Те, что созрели вовремя, были уже выбраны, а эти, поздние, достались им. Мама срывала землянику со стебельком, складывала в букетик и отдавала Лиле. Если бы она не была тогда так мала, если бы знала, что матери уходят из жизни раньше своих детей, она бы не брала тогда эти букетики, она бы сказала: «Ешь сама. Ешь, пожалуйста».

Издалека донесся голос Варвары:

— Лиля! Ау-у-у! Ты где?

Лиля откликнулась и пошла туда, откуда доносился голос. У Варвары, наверное, уже полная корзина, и отец грибник известный. Зато такой боровик, какой нашла она, им и во сне не приснится.

Сидели на поваленной березе, ели хлеб с салом и помидорами, пили из бутылок яблочный отвар. Отец пошел опять по грибы, а они с Варварой решили перебрать те, что были в корзинках, почистить, чтобы не тащить домой мусор.

— Мать моя, — рассказывала Варвара, — в город переехала, когда мне четыре года было. Всю жизнь старых правил придерживалась. Хлеб сама пекла, магазинный не признавала. В июне мы с ней в парке липовый цвет собирали. Насушим, а потом вместо чайной заварки пьем. Трудно жили, а я не понимала, прибавляла матери заботы. Один раз какую-то тетку с тремя детьми домой притащила. Ходили они по городу, искали уборную, а тут я им навстречу: пошли к нам. Когда мать вернулась с фабрики, мы с этой женщиной и детей выкупали, и белье их перестирали. Тогда с билетами на вокзалах было трудно. Эта женщина с детьми потому в городе и застряла. Я утром к начальнику железнодорожному пошла, билеты им закомпостировала. Когда они уехали, мать говорит: «Чтобы ты больше мне такого не устраивала! У людей на лбу не написано, кто они такие. К этим не относится, а другие в благодарность вполне могли бы обокрасть». А я тогда всем верила. И в медицину через свою доверчивость попала. Никому не рассказывала, а тебе расскажу. Иду вечером домой, лет двадцать мне уже тогда было, на трикотажной фабрике работала. Иду, вижу, человек умирает. Лежит на обочине дороги, и то ли припадок, то ли предсмертная конвульсия у него. А человек, по тогдашним моим понятиям, пожилой, лет сорока. С продуктами домой шел, в сетке батон, крупа в кульках. Наклонилась я над ним, спрашиваю, что случилось, а он в ответ: умираю. Кругом ни души. Подняла я его, одну руку его себе на плечи, своей рукой за талию, и поплелись мы с ним к больнице. Притаскиваю я его в приемный покой, а дежурный врач — хорошая женщина, она меня потом в санитарки с фабрики сманила — говорит: «Ошиблись адресом, уважаемая, не в больницу, а в вытрезвитель вашему собутыльнику надо». Как это тебе, Лиля, нравится — собутыльнику!

Лиля смеялась. Весело с Варварой, умеет она рассказывать, себя не щадит. И отца этими своими разговорами приворожила. Но ведь разговоры не сами по себе, не что-то отдельное от человека. Какой человек, такой у него и разговор. У Шурика словечки тоже веселые, но нет в них души. Просто смешные словечки, современные, а что за ними — не разглядишь.

— Варвара, скажи честно, я вам мешаю?

Варвара смолкла, задумалась. И в этом молчании Лиля услышала: конечно же мешаешь. Мы ведь с виду только пожилые, а живем по-молодому. А ты приехала и каждую минуту нам глаза колешь: это я, я молодая, а не вы.