Римма Коваленко - Конвейер

В сенях, посреди прохода, лежала гора краснобоких яблок, и каждый, кто входил в дом, спрашивал:

— Что это они у вас здесь лежат? Ни пройти ни проехать.

— Зато красиво, — отвечала Варвара. — И всякому видно, какие у нас в этом году яблоки.

Каждое утро они с Лилей мечтали довести до ума эти яблоки: порезать для сушки, намариновать, а крепенькие, непобитые уложить в ящики, пересыпать опилками и спустить в погреб. Но подходил вечер, Варвара смотрела на Лилю и морщилась:

— Лиля, давай отложим. Сил нет. Пусть еще полежат. Запах какой, слышишь?

Варвара брала тарелку, шла с ней в сени, возвращалась, держа тарелку на вытянутых руках, а в ней красные с желтым, с засохшими листиками на черенках яблоки. Ставила на стол, говорила:

— Дом надо украшать венками лука, яблоками на блюде и цветами. А то придумали какие-то статуэтки, салфетки, картиночки.

Степан Степанович брал с тарелки яблоко, смотрел на дочь, на Варвару и спрашивал:

— А знаете, как скупые люди яблоки едят? Ну, во-первых, они у них так не лежат в сенях горой. Они у них все отсортированы, в опилочках, в ящичках, на своем месте. Открывает скупой погреб, спускается в него, сует руку в опилки. Это хорошее, это хорошее — значит, пусть лежат. А вот это уже с гнильцой, его есть скорей надо, чтоб не пропало. Через неделю опять в погреб спускается, к этому времени еще партия подгнила. И так до весны. Ни одного яблочка хорошего не съел, но зато ни одного сгнившего не выбросил.

Лиля уже слышала от него эту байку в детстве. Сейчас он рассказывал ее Варваре. Они оба все время что-то друг другу рассказывали. Лиля уходила спать, а они сидели за столом и, не смолкая, бубнили. Лиля не прислушивалась, но однажды не выдержала, подошла к двери, выставила ухо.

— …Ростом был большой, посадили за последнюю парту. Сижу, боюсь пошевелиться, по ноге какая-то козявка ползет, я стряхнуть ее боюсь. День был жаркий, жили не очень — весь первый класс в школу босиком пришел. Учительница по списку фамилии читает, дошла до меня. Караваев! А я сижу, молчу. Понятия не имею, кто такой Караваев. Думал, что я Дударь, Дударик…

Любит он Варвару, поняла тогда Лиля. И она его любит. Если бы не любила, разве слушала бы ерунду всякую до поздней ночи?

Примирилась Лиля с Варварой. Несколько раз стукнулись друг о друга, потом ничего, поладили. У Варвары характер громкий, размашистый. Хозяйка в доме из нее вышла не очень дельная. Возьмется — весь дом перевернет, все перемоет, вытрясет, а уж если неохота ей, то, как эти яблоки, будет несделанная домашняя работа посреди лежать, а Варвара обойдет, переступит да еще и слово найдет себе в оправдание: «Я, Лилечка, не для того родилась, чтобы белый свет себе горшками загораживать». Белым светом для нее был Лилин отец, Степан Степанович.

С яблоками управились за один вечер. Утром Варвара сказала Лиле:

— Если сегодня вечером уберем из сеней эту египетскую пирамиду, то завтра поедем по грибы. Наберем грибов, насолим, насушим, а там и капуста в огороде подоспеет. Представляешь, сколько всего на зиму наготовим?

На Варвару накатил, поднял ее и понес заготовительный стих, и тут уже ее было не остановить. Прибежала из больницы засветло, перебрала яблоки, уложила в ящики, сама в погреб спустила. Лиля с работы пришла, а на плите сироп для заливки варится, три противня с нарезанными яблоками сушки дожидаются.

— Ну, ты, Варвара, метла, — сказала Лиля. — Когда ты все это успела?

— Сама не знаю, — ответила Варвара. — Давай включайся, пусть отец придет и рот от удивления раскроет.

Для того только, чтобы он удивился, она готова была и себя загнать в работе, и всех, кто рядом. Открыл Степан Степанович дверь, а по стене кухни одна к одной банки трехлитровые с компотом. Яблоки порезаны для сушки, в противнях, ждут своей очереди. А на столе скатерть белая, и Варвара с Лилей, умытые и причесанные, сидят.

— Пироги, что ли, печете? — спросил Степан Степанович.

— Ну ты подумай, — сверкнула очами Варвара, — ничегошеньки не заметил. А ну-ка давай обратно в сени, начинай сначала.

— Что сначала? — не понял Степан Степанович.

— В дом входи, как будто еще не заходил. Гляди хорошенько под ноги, по сторонам. А мы на тебя посмотрим.

Степан Степанович открыл дверь, выглянул в сени и закачал головой:

— Конец света! И пол вымыли! Варвара, может, мне на улицу выйти и номер дома посмотреть, может, я ошибся калиткой?

Радуются, как дети, удивляют друг друга. А Лиля при них третья лишняя. И в колхозе лишняя. Не верят, что насовсем приехала. Носятся, как с больной: Лилечка, Лилечка, ты осмотрись, уборка закончится, тогда и определишься куда-нибудь постоянно. Хочешь — на ферму, не на отцовскую, на центральную. Не хочешь в производство, можно в детский сад. Стаж для педагогического института заработаешь, правление стипендию назначит, считай, и конкурса для тебя не будет. Понять не могут, что не знает она, чего ей надо. Раньше знала, чего хочет, а приехала, пожила рядом с Варварой и все, что знала, забыла. А тут еще Анька Пудикова, подруга верная: «Да не пойдет она в детский сад! Гордая очень. Два года в городе жила не для того, чтобы потом детей наших в деревне пасти». Варвара звала в больницу: «Поработай годик. Вдруг это твое призвание?»