Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

Владимир вообще в последнее время все менее откровенен с нами. Рина уверяет — это возрастное явление, свойственное мальчишкам. Что ж, возможно. Но все-таки мне кажется, что с Володькой творится что-то неладное. Еще недавно, год назад, а то и меньше, он делился со мной своими мальчишечьими тайнами, и наш дом был и домом его друзей. Я знал их всех и был спокоен за сына. Мне нравились его прежние школьные товарищи, одноклассники: сосредоточенный, влюбленный в физику, как в поэзию, Степок — кажется, он и увлек Володьку электротехникой, и чуточку застенчивый Гёза, из здешних мадьяр.

А вот теперь и Гёза, и Степок бывают у нас редко. Вероятно, не только потому, что у них с Володькой разное свободное время, да и разные интересы. Боюсь, дело в другом. Не отбивают ли сына от старых друзей новые дружки? Может быть, среди этих новых есть и неплохие ребята. Но я их не знаю, Володька о них ничего не рассказывает и приводить их в дом почему-то не очень любит. Из новых товарищей сына я знаю только одного довольно развязного парня по имени Валера. Как-то разок-другой сын приводил его в дом. Они вместе монтерят, Валера, кажется, за старшего. В одно из посещений, дело было вечером, мы пригласили Валеру к чаю. Стали расспрашивать, кто он, из какой семьи. И узнали, что родился он в деревне, однако вскоре после войны, когда в колхозе дела обстояли худо, его отец, в то время только что вернувшийся с фронта, уехал с семьей оттуда и пристроился в охране на фабрике в нашем городке.

Меня покоробило, что Валера с издевочкой говорил о своей деревне. Не понравилось и то, как кичливо он повторял: «Я — рабочий класс!» Не выношу, когда человек чванится чем-либо. Чванство — первый признак ограниченности.

Не по душе мне этот Володькин приятель. Молод, а уже видно — живет лишь для себя, считает себя пупом если не всей земли, то хотя бы окружающей местности.

Боюсь, что этот Валера Володьку и на шабашку, и на выпивку сбивает. К учебе он относится с пренебрежением. Прорвалось же у него тогда в разговоре за чайным столом, когда Володька завел речь о том, что после школы поступит в университет: «Диплом заимеешь, а что? Больше, чем теперь, заработаешь?»

Удивляюсь, почему Владимир вдруг затеял поступать в университет? До последнего времени он собирался в высшее военное. И мы уже считали это решенным. Еще давно, когда Володька учился в пятом или шестом классе, он возмечтал стать офицером. В то, что у него это желание возникло так рано, и моя доля вложена. Но не только моя. Мальчишка вырос в гарнизонных городках и уже с детсадовского возраста стал считать себя потомственным военным. Лет пять ему было — пристал к матери: «Сшей форму!» Та выкроила из моего старого, сделала все честь честью, даже погоны. Потребовал Володька на них майорские звезды — на большее пока не претендовал. Но я умерил его честолюбие, сказал: «Послужи пока рядовым. А будешь себя хорошо вести — присвою тебе очередное звание, если мама аттестует». До ефрейтора он все-таки дослужился — к тому времени, когда в детсад ходить кончил. Гордился ужасно: «Я отличник боевой, сын полка». В школу пошел — с первого класса в суворовское стал проситься.

Все это сперва лишь веселило меня. Считал, для парня все эти устремления вроде игры, не больше, видел бы не жизнь военного городка, а другую — в другое бы играл. А потом вижу, у него будто всерьез устоялось. Может быть, этому помогли мои рассказы о войне? Правда, рассказывал я не так уж много. Особых подвигов не совершил, воевал как все. Да и не всегда хотелось ворошить прошлое.

Но кое-что, понятно, рассказывал. Про войну вообще, про однополчан моих. И само собой получалось, что рассказывать хотелось не о тяжелом и горьком, а о том, чем и по сей день гордиться можно.

Конечно, на войне не только герои мне встречались. Видывал я, случалось, и дезертиров, и шкурников, и подлецов, и просто трусов, и чинуш с рыбьей кровью, за чью холодность не раз горячей кровью других расплачиваться приходилось. Всякое было… Но сколько на одного сукина сына приходилось честнейших, себя не жалевших! И не он, этот сукин сын, все, определял, даже если власть имел. Об армии не по нему, а по всем нам народ судил, да и сейчас так судит.

Годы проходят, но о войне помнится все — и светлое, и темное. До сей поры нередко снится мне мой полк, товарищи, дороги, которыми шли вместе. Вспоминаю однополчан частенько, вернее сказать — не забываю о них никогда. Их просто невозможно забыть. Всех помню — от моего верного связного «мужичка с ноготок», Ваньки Губина, до знаменитого своим спокойствием командира полка Виталия Дмитриевича Вересова. А вот такую заячью душу, как капитан Скарун, из-за которого мы все чуть не пропали, когда он с НП удрал, не предупредив, что немцы обошли с фланга, — о нем не хочется вспоминать. Но и о таких забывать нельзя.