Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

О плохом я сыну рассказывать не спешил: пусть хорошее впитает. А скепсис, если он у Володьки и объявится, — пройдет. Возрастное явление, у всех мальчишек бывает. Начинается в пятнадцать, кончается к двадцати одному. Рина это обосновывает с педагогической и медицинской точек зрения.

Но можно ли надеяться на то, что все образуется само собой? Неспокоен я за Вовку. С Валерой этим связался. Наверняка выпивал с ним. Сегодня попробовал я поговорить с Владимиром о вчерашнем — он отмолчался. Как бы еще у него с аттестатом дело не осложнилось. Тем более что появился серьезный отвлекающий момент — некая симпатичная девица по имени Фаина, с которой они учатся в вечерней школе. А может быть, и раньше были знакомы?

Признаться, то, что у Володьки появился подобный объект внимания, нас с Риной несколько удивило. Все считали — мальчуган еще наш Вовка, рано ему девушками интересоваться. По родители, вероятно, всегда так ошибаются. Наши тоже, когда нам было по семнадцать, убеждали — рано еще. А мы считали, что у нас уже все всерьез. Да так оно и было. Или потом уж стало?

Свою даму сердца сын нам до сих пор не представил. Девочку эту мы, так сказать, только визуально наблюдали — как-то видели ее с Володькой на улице. Ничего, недурна собой. Лицом запомнилась — подбородок крутой, решительный, а губы — мягкого рисунка, добрые. Впрочем, форма не всегда соответствует содержанию.

Несколько раз мы предлагали Володьке пригласить домой свою избранницу — хотелось поближе с ней познакомиться. Нам только и известно, что она работает на машинно-счетной станции, живет с матерью, получающей пенсию по инвалидности, и с младшей сестренкой, живут, видимо, весьма скромно. В ответ на наше предложение сын только плечами пожимал: «Она стесняется». По-моему, он и сам стесняется. Вообще с недавних пор он стал еще скрытнее, больше ушел в себя. Что ж, все закономерно. Вырастая, сыновья отдаляются от нас, у них возникают свои взрослые тайны. И не следует на это обижаться.

Я не разделяю опасений Рины, считающей, что Володьке еще рано «заводить романы». Чему быть, того не миновать.

Лично мне Фая нравится. Правда, судить о ней мы можем в основном только по той блестящей аттестации, которую дает ей сам Володька. Судить с поправкой на то, что в этой девочке наш парень все видит в розовом свете. Ну что ж… Придет время — он лучше научится разбираться в людях и в своих сердечных делах.

Как быстро он растет! И как быстро меняется.

Я-то считал, что он уже твердо определил свои перспективы. Ведь не так давно говорил: «Я сразу после школы — в училище! И диплом инженера получу, и офицером-ракетчиком стану!» Верно, до этого он собирался стать танкистом. А еще раньше хотел в летчики идти, потом — в космонавты, в подводники. Но все же главное направление оставалось неизменным: стать военным. И вдруг у него возникла идея с университетом. Не пойму, что ее породило. Конечно, дело его. Но думается, из Володьки был бы больший толк, если бы он пошел по военной линии. Мне всегда казалось, что у него призвание к этому. Характер волевой, да и смелости не занимать.

Если он все-таки решит стать профессиональным военным, ему наверняка в армии будет легче, чем мне. Когда меня в сорок первом призвали, я полагал, что после войны сразу вернусь к своей картографии. У Володьки передо мной преимущество: он с мальчишеских лет готовился к военной службе. И серьезно готовился, можно сказать, с чувством ответственности; ведь я ему постоянно давал понять, что эта служба не мед. Может быть, даже несколько сгущал краски относительно ее тягот и трудностей. Готовил его к проверке на прочность… Мальчишка своих намерений не оставлял. А теперь вдруг… Очень это меня огорчает.

Мне хочется сказать сыну: «Ты, конечно, волен поступать как пожелаешь. Но пойми: первый признак взрослости — в умении понять, где лучше всего применимы твои способности. И дело не только в правильном выборе профессии…»

«Хочется многое сказать тебе, — мысленно говорю я сыну. — Но за последнее время ты как-то отходишь от меня. Раньше мне порой приходилось выпроваживать тебя из кабинета: «Не мешай». Сейчас же иной раз так хочется, чтобы, как в прежние времена, в вечерний час приоткрылась дверь и в нее просунулась твоя вопрошающая физиономия: «Можно, папа?»

Но теперь это бывает редко… Я понимаю — время делает свое. Чем ты взрослее, тем обособленнее твои интересы.

Нет, я не о том, чтобы непременно совать нос во все твои дела. Ты уже не малыш. Пусть то, что только твое, остается только твоим.