Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

…Черт возьми! Почему на сердце так беспокойно, тревожно? Казалось бы, чего еще? Лежу дома на самых законных основаниях, знай себе лечись, выполняй медицинские предписания, глотай в установленные часы таблетки. Пал Саныч все время твердит: «Лучшее лекарство — покой». Но ведь покой легко достижим только для равнодушных. Или для тех, кто умеет «отключаться» от всех забот. Я не умею. Мысленно я там, с нашими. Сейчас как раз часы занятий по тактике.

На полях, где идут занятия, наверно, еще лежит снег — подтаявший уже, чуть потемневший, — в нем четко пропечатываются следы колес и гусениц. Я словно слышу, как рокочут моторы, как тукают нестрашные, учебные выстрелы, вижу, как впереди, у края поля, черными броскими столбами встает дым, имитирующий разрывы. Все условно, игра для взрослых. Я играл в эту игру уже сотни раз. Но всегда даже обычные полевые занятия по тактике немножко да кажутся мне настоящей войной. Может быть, потому, что мысль о войне всегда живет в нас — глубоко внутри, подспудно, но живет. И не только потому, что мы — военные, что у нас в крови — быть всегда готовыми к войне. И не только потому, что минувшая война, сколько бы ни прошло лет, не уходит из нашей памяти — она уйдет из нее только с нами.

Обычные полевые занятия, а тем более учения, кажутся настоящей войной… Не всем, конечно. Кое для кого — это только служба, условность, игра. А надо, чтобы это ощущение настоящей войны было у каждого. Надо, чтоб любой из нас, военных, в такой игре, как серьезный актер, воплощался в образ. В свой собственный образ — в той обстановке, в которой, не дай бог, придется действовать. Все мы — потенциальные актеры театра военных действий. Театра, драматичнее которого нет и не может быть. Театра трагедийного. В прежние времена в нем бывали и участники, и зрители, сцена была отделена от зала. В будущем, если он начнет свои грозные спектакли, сценой для них явится вся планета, в этом театре не останется зрителей — все будут участниками. Ну, а мы пока репетируем свои роли… Вот только я на сегодняшний день оказался за сценой.

В доме тихо. Рина с раннего утра, как всегда, у себя в школе, Володька — на работе. Рина оставила нам готовый обед — только подогреть. Но Володька может и не явиться к обеду — с ним это нередко случается: перехватит где-нибудь, обойдется сухомяткой. Рина, когда узнаёт, что он обедать не приходил, всерьез расстраивается. Но если бы только этим Володька ее огорчал…

Известно, малые дети — большие заботы, большие дети — еще большие заботы. Загадывает сын загадку за загадкой. Какая нужда ему была из девятого класса в вечернюю школу переходить, на работу устраиваться? Я не против, чтобы зарабатывал. Сам я с шестнадцати лет стал добывать свой хлеб. Но меня обстоятельства заставили. А Володьку? Добро бы работу нашел особо привлекательную. А то ведь так, куда пошлют, дежурным электромонтером в жэке. Я пытался выяснить у него, почему он так поступил. Но вразумительного объяснения не дождался. Скорее всего, им двигало стремление к самостоятельности. Ну что же, коли решил, пусть тянет два воза. Молодой, сдюжит.

Беспокоит меня другое.

Вчера к ужину его так и не дождались. А уже поздно, когда я задремал, услышал за дверью в соседней комнате голоса. Володька о чем-то упрашивал мать, стараясь говорить шепотом, но голос его то и дело срывался. Он о чем-то просил Рину, повторяя одно и то же. Наконец я разобрал слова: «Не говори папе! Только не говори папе!» Что — не говори? Я встал, подошел к двери, распахнул. Володька стоял перед матерью, опершись о стену, в распахнутом пальто, весь какой-то обмякший, взъерошенный. «Пьян? — спросил я. — Это твоя вечерняя школа? Хорош!.. Где ты был?» «С Валерой… Получка», — попытался он оправдаться, но я оборвал: «Иди проспись сначала!» — и вернулся к себе, сюда. Немного погодя, когда парень, как видно, заснул, ко мне пришла обеспокоенная Рина. Мы долго говорили с ней. Я не удержался, чтобы не упрекнуть ее за потворство сыну. Когда Володька устроился на работу, он сам предложил все заработанные деньги отдавать матери с тем, чтобы та выделяла ему определенную часть получки на личные расходы. Я был доволен этим. Но очень скоро стал замечать, что сердобольная Рина то и дело финансирует Володьку сверх положенного, когда он просит. Но ему и этого мало. Подрабатывает на каких-то «шабашках», в которые его втягивают приятели. Подозреваю, что ради этих шабашек он порою пропускает занятия в вечерней школе. Но главная беда даже не в этом. Почему его так обуяла жажда заработка? Я пытался расспрашивать — отмалчивается. Добиваться ответа? Но если сказать не хочет — уж лучше молчание, чем вынужденное вранье. Не на то ли ему деньги нужны, чтобы выпивать?