Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

Снова вокруг было ночное море, только море и ни огонька вокруг.

Поглядывая на звезды, Иванов держал направление вновь туда, где далеко за просторами моря лежал родной берег. От Трапезунда следует взять направление на северо-восток, и тогда, пройдя около сотни миль, или, иными словами, немногим менее двухсот километров, можно будет достичь своего берега возле Батуми. Иванов решил держать барказ курсом несколько севернее. Обидно, если уже на подходе к родному берегу барказ попадется какому-нибудь дозорному турецкому судну и будет задержан. Лучше прийти в Батуми позже, но наверняка.

Едва отошли от фелюги, как на барказе начался пир: сушеные финики, рыба и главное — вода. Маша предупредила:

— Не очень наваливайтесь, с голода для здоровья вредно.

На что Иванов ответил:

— Самое вредное для здоровья — голод.

Но все-таки распорядился:

— Ты, Маша, выдай нам паек и себе возьми, а остальное спрячь. Путь неблизкий, больше никто нас не снабдит.

— Дивно! — все еще был полон изумления Васюков. — Никак не думал, что турки нас выручат. Пропадать бы нам без них.

Иванов не согласился:

— Может, и нет. Кожей чувствую — ветер намечается.

— У тебя кожа особая, морская?

— Она самая, — серьезным тоном ответил Иванов. — Высшей чувствительности. Глядишь, и под парусом выбрались бы. А туркам все равно — спасибо.

— Я думал, они все за Гитлера, — сказал Петя. — А нам даже капиталист помог.

— Какой капиталист? — рассмеялся Васюков. — Так, единоличник.

— Нет, капиталист! — стоял Петя на своем. — А как же? Целым кораблем владеет.

— Тоже мне корабль! — вмешался в спор Иванов со своего места у штурвала. — Фелюга одномачтовая. Он да сыновья — четыре мужика, смогли за всю жизнь на такую грозу морей сколотиться. Ты видал — борт весь латаный. Ей уж, наверное, сто лет.

— Да я что… Побольше бы таких турок сознательных. — Петя запустил себе в рот сразу целую горсть фиников и тем лишил себя возможности продолжать дискуссию.

…Весело постукивал мотор, ходко шел барказ, чуть покачиваясь с борта на борт. Во второй половине ночи немножко разгулялась волна, и в самом деле, как предполагал Иванов, поднялся небольшой ветерок. Но небо по-прежнему было ясным, звезды оставались яркими, словно вычеканенными. Сидевшему у руля Иванову было легко следить за Полярной звездой. Он старался направлять барказ так, чтобы звезда все время оставалась слева по ходу: слева север, впереди — восток, курс на Батуми…

В начале следующего дня перед барказом далеко на горизонте проступила неясная, синеватая, в дымке полоса родного берега. Часа через два после этого увидели идущий навстречу наш сторожевой корабль. А уже к вечеру друзья прощались: Иванова посылали в Поти, где базировались корабли, на одном из которых ему предстояло теперь служить. Машу откомандировывали в госпиталь, причем ей повезло: госпиталь находился в ее родном городе Сочи. А Васюкова и Петю отправили на пересыльный пункт, где собирали всех бойцов, посылаемых на пополнение, и они еще не знали, в какую часть их определят.

Расставаясь, все четверо записали один у другого адреса, условились: «Встретимся в Севастополе».

Но если этой встрече и суждено было состояться, до нее лежало еще много дней и месяцев трудной войны. И кто из четверых мог предугадать свою судьбу?

Только потом, из писем друг другу станет известно, что не суждено было дойти до Севастополя Васюкову, принявшему честную смерть солдата на первой пяди освобожденной крымской земли, близ Керчи. Что Маша со своим госпиталем оказалась совсем на другом направлении и порадовалась освобождению Севастополя уже где-то в Румынии.

А из четверых встретятся в Севастополе, после того, как его штурм будет завершен, только Иванов, к тому времени старшина первой статья, рулевой торпедного катера, и Петя, который дойдет до Севастополя с той же стрелковой ротой, где служил вместе с Васюковым, — возмужавший, с двумя медалями на гимнастерке и сержантскими нашивками на погонах. И расскажет Иванову Петя, что он только что с мыса Херсонес, где взяты в плен тысячи немцев, прижатых к берегу.

Но когда четверо друзей, только что сойдя с барказа, договаривались о встрече в Севастополе, еще почти два года оставалось до того майского дня, когда последние фашисты, вышибленные оттуда, нашли свой бесславный конец у красноватых скал мыса Херсонес — там, где теперь, видный далеко с моря, высится обелиск, поставленный в честь нашей победы.