Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

Выпуклый, дощатый борт фелюги уже вырос над барказом. Слышно было, как наверху по палубе прошлепали босые нога. Оттуда снова крикнули, спрашивая о чем-то. Над бортом вырос темный силуэт. За ним угадывался еще один. Есть ли там люди еще? На такой посудине всей команды — раз, два — и обчелся.

Борт фелюги мягко толкнулся в борт барказа. Снова недоуменный голос сверху на непонятном языке спросил о чем-то.

— Севастополь! — выкрикнул в ответ Иванов.

— О! — воскликнули на фелюге изумленно. — Себастопо́ли?

На палубе фелюги зашевелились тени, послышались голоса. Турки о чем-то оживленно переговаривались меж собой, звали кого-то, теснились по краю борта, разглядывая барказ и людей в нем. Шуму было много, но на палубе мелькало лишь три-четыре человека. Наверное, на фелюге больше и не было.

Продолжая держать Петю и Машу за плечи, Иванов быстро сказал вполголоса:

— На буксир захотят брать — не даваться.

— Не дадимся! — хрипловато откликнулся Васюков.

Голоса наверху как-то разом смолкли. Было видно, как турки, толпившиеся у края борта, расступились, уступая место кому-то. Над бортом склонялся чернобородый человек в светлой рубахе, с непокрытой головой.

— Себастопо́ли! Русске? Ходим — Себастопо́ли? — недоверчиво и вместе с тем с оттенком уважительности спросил он.

— Из Севастополя, — подтвердил Иванов.

Чернобородый что-то скомандовал своим: на барказ, шурша, хлопнулся пеньковый трос.

— Нет! — Иванов сбросил конец троса в воду. — Мы пойдем своим курсом.

— Турецки порт! — дружелюбным голосом предложил чернобородый. — Море плохо, мали баркас. Турецки порт ходим. Турецки порт!

— Нет, нет! — решительно отказался Иванов. Но чернобородый продолжал настаивать. Невообразимо коверкая русские слова, мешая их с турецкими, он говорил, что знает русскую крепость Севастополь, которую немцы так долго не могли взять, что перейти через все море под таким плохим парусом на барказе могут только очень искусные моряки, он сам сорок лет плавает по Черному морю и уважает умелых мореходов. Почему русские не хотят дойти на буксире до порта, куда возвращается фелюга?

— Трабзон! Трабзон! — твердил чернобородый, показывая на огни.

— Трапезунд там, — шепнул своим Иванов. — Значит, и наш Батуми недалеко…

А чернобородый продолжал уговаривать: может быть, русские моряки опасаются турок? Но он — не враг русским. Он много лет служил матросом на торговом судне, бывал в Одессе, Мариуполе. В двадцатом году, когда великий Кемаль призвал турок сражаться за свободу, их судно возило из Севастополя оружие. Оружие для турок. С русскими надо дружить. Так завещал Кемаль.

Из слов чернобородого можно было понять, что он — шкипер и владелец фелюги, или, как он называл себя сам, «капитан-хозяин», вместе с ним — три его сына и племянник, и все они думают, как он.

Как ни уговаривал «капитан-хозяин» отбуксироваться в Трапезунд и переждать в Турции до конца войны, Иванов снова за всех ответил решительным отказом: они военные и обязаны прибыть к месту назначения. Чернобородый начал сочувственно ахать: а как же они поплывут дальше? Есть ли у них горючее, продовольствие? Иванов ответил. Чернобородый что-то крикнул своим, те засуетились.

Пустая канистра, подвязанная к тросу, спущенному с фелюги, быстро скользнула вверх. Через пару минут она вернулась отяжелевшая, наполненная соляркой. Залили ее в бак и, по предложению «капитан-хозяина», еще раз подали канистру наверх. На том же тросе с фелюги спустили большой бурдюк воды, мешок сушеных фиников и притороченную к нему связку вяленой рыбы.

— Моряк… моряк — рука! — заявил чернобородый, когда Иванов от имени товарищей стал благодарить его. Узнав, что на барказе нет компаса, «капитан-хозяин» стал сочувственно объяснять: в этой беде помочь не может, на фелюге один-единственный старый компас.

— Ничего, по звездам пойдем! — сказал на это Иванов.

Мотор барказа уже был готов к действию. Иванов запустил его. Веселое тарахтение мотора сразу заглушило голоса наверху, звонкие всплески волны между барказом и бортом фелюги.

— Спасибо! — крикнул Иванов.

Круто переложив руль, он направил барказ в сторону от фелюги. Четверо на ее борту кричали какие-то напутствия. Некоторое время еще можно было различать белое пятно рубашки чернобородого капитана. Но в конце концов фелюгу поглотил синеватый ночной сумрак. Только еще долго маячил зеленый бортовой фонарь, словно семафор, дающий сигнал доброго пути. Но вот скрылся и зеленый добрый огонек, и мерцавшие справа по борту далекие смутные огни Трапезунда. Иванов взял курс резко мористее.