Тамаз Годердзишвили - Гномики в табачном дыму

— Э-э, э-э, э-эй! — робко повторяет Нана и прислушивается к эху.

Тьма податливо мягкая, и почва словно бы мягко уходит из-под ног. Знаю, Нане страшен каждый шаг, кажется — ступишь и провалишься куда-то. Она что-то лепечет, уцепившись за меня, и осторожно, боязливо идет следом. А меня опять и опять — в который раз! — увлекает звук собственных шагов, подхватываемых, повторяемых тишиной старательно и как бы нерешительно.

И поэтому не слышу слов Наны.

Мы опять в штреке, и опять со всех сторон теснят пласты пород. Задыхаемся. Нана идет уже смелее. Молчит. Скоро лучи наших ламп рассыпаются по темному простору, а тишина повторяет звук шагов.

Нана останавливает меня, светит карбидкой в лицо.

— Что такое? Устала…

— Нет… Знаешь, в этих залах у тебя так странно меняется лицо.

Я беру карбидку и освещаю себе лицо снизу, и теперь оно вправду делается другим — все в странных тенях, я кажусь чародеем, прилетевшим из сказочной страны. И сотрясаю пространство громовыми звуками:

— Слуша-ай меня, Нана! Направо пойдешь, больше ста шагов не пройдешь, заградят тебе путь черные стены!

— Черные сте-ены… Черные сте-ены!

— Налево направишься — в пропасть провалишься.

— Провалишь-ся… провалишь-ся-я, — гудит чернота.

— Прямо пойдешь…

— И что случится? — со смехом обрывает Нана. И голос ее такой безмятежный, такой чудесный, что мое чудодейство теряет силу.

— А прямо — ждет тебя студеный ручей, прозрачный, непорочно-чистый, и еще ждут цветы — на креплениях цветут. Ты видела цветы, выросшие во тьме? Они белые, белее белого. Хочешь преподнесу тебе?

— Хочу.

Я сделал шаг, она следом.

— Пошли вместе. — Боится оставаться одна.

Нана разглядывает цветы в свете карбидки. Собираюсь нарвать их ей.

— Не трогай!

— Почему? Ты же хотела!

— Жалко.

— Еще вырастут.

— Увянут на солнце…

— Наверное.

Третий зал самый просторный. Чтобы свод не обрушился, оставлены целики руды. В лучах карбидок поблескивают радужно, величественными колоннами.

— Как красиво! — дивится Нана.

Я закрепляю наши лампы на одной «колонне», поправляю на себе брезентовку и галантно обращаюсь к Нане:

— Не угодно станцевать менуэт?

Нана так изящно, так очаровательно приседает, выражая согласие, что я поражаюсь.

— С удовольствием.

Напевая менуэт Моцарта, танцуем — плавно, торжественно.

А Нана любит, оказывается, поговорить во время танца:

— Сколько тонн руды добыли здесь?

— «Если оскверню недостойной рукой достойную поклонения.

Красоту несравненную, святую, нежную,

Позволь тогда моим устам — послушникам, возносящим молитву,

Искупить вину нежным лобзаньем».

— …

— А дальше? Ответь…

— Погоди, думаешь, и я наизусть помню? Напомни.

— «Ты слишком…»

— Хватит, хватит.

«Ты слишком уничижаешь свои руки,

Послушник. Они ведут себя божественно, безупречно,

Ведь и возносящий молитву касается

Святых рукою, — прикосновенье рукой равносильно

Для них лобзанью».

— «А разве у святых или молящихся нет уст?»

— Ой, опять забыла.

— «Да, молящийся, чтобы…»

— «Да молящийся, чтобы лишь устами молиться».

— «Так пусть же уста мои следуют рукам моим, святая,

Дозволь им, не то утрачу я веру».

— «Не пристало святым в знак согласия кивать головой».

— «И не надо кивать! Хочу познать блаженство (целует) . Твои уста сняли грех с моих уст».

— «Значит грех с твоих уст перешел на мои!»

— «Твой сладостный упрек терзает мне сердце!

Верни же мне поцелуй в таком случае (целует) ».

— «Ты такому… дивному лобзанью… научился…

Наверно… по Святому писанию».

Нана останавливается, дрожит вся. Закрывает руками глаза. Оба на миг замираем. Я целую руку, прикрывшую глаза, и мы продолжаем путь.

Мое появление обрадовало забойщиков, встречают шумными веселыми возгласами:

— Жив! Жив! Поздравляем!

— Везучий вы! От смерти спаслись!

— Поздравляем со вторым рождением!

— Спасибо. Как вы, как идут дела?

— Ничего, по-старому.

— Очень переживали за вас! Как угораздило?!

— А чего больше боялись — что погибну или что новый начальник хуже окажется?

— И того и другого, — смеется самый бойкий.

— Закурите?..

И протягивают сразу несколько пачек сигарет.

— Если дама позволит, — усмехаюсь я и оглядываюсь на Нану. Ее не видно, молчит, притулившись в углу.

— Женщина?! — оторопели забойщики.

— С этого дня она будет приходить, на ней вся документация.