Даниил Краминов - Сумерки в полдень

— Если бы не было ее, этой ненависти, я давно бы покончил с собой, — проговорил он, понизив голос, точно не хотел, чтобы сидевшие рядом слышали его. — Давно бы!

Все же Бухмайстер услышал последние слова и погрозил Юргену пальцем.

— Не смей об этом не только говорить, но и думать. Убить себя — значит устранить одного из врагов режима и принести нацистам радость.

— Я и не думаю, — сказал Юрген. — Теперь я не думаю.

Бухмайстер одобрительно кивнул и, обратившись к Антону, показал на Юргена:

— А ведь он оказался лучше, чем мы думали тогда, в Москве.

Бухмайстер называл Юргена человеком «единой цели». «Если Юрген наметит цель, обязательно ее достигнет, — говорил он Антону, — и мы должны позаботиться, чтобы цель у этого отпрыска знатных и заносчивых военных моряков была правильной».

— Лучше?

— Да, лучше, — повторил Бухмайстер, ласково поглядывая на Юргена. — Когда меня отпустили из концлагеря, мне стало известно, что Юрген теперь офицер; я пришел к нему с намерением спросить, изменил ли он своей цели, а если изменил, то сказать ему, что я думаю о ренегатах. Он сказал мне, что верит во все, во что верил прежде, и ненавидит коричневых убийц такой страшной ненавистью, что не сможет жить, если не рассчитается с ними за все сполна. Я сказал ему, что одной ненависти мало, надо действовать, бороться. Он сказал, что в одиночку многого не сделаешь, и я заметил ему, что нас уже двое и что я знаю, как связаться с нашими товарищами-коммунистами, которые действуют и борются, несмотря ни на что. И тогда он вытянулся передо мной, будто перед генералом — офицерство все же сказывается в нем, — и отрапортовал, что отдает себя в наше распоряжение и готов выполнить любое поручение. Так ведь было, Юрген?

Юрген, слушавший рассказ о себе с усмешкой, перестал улыбаться и подтвердил:

— Да, так!

Он опустился на стул, стоявший рядом с креслом, и положил руку на острое колено Бухмайстера.

— Гейнц молодец, — сказал Юрген. — Он помог мне разорвать кольцо одиночества, и не мне одному.

— Вернее, я помог из отдельных звеньев сковать цепь. Выступил, так сказать, в роли кузнеца, — подхватил Бухмайстер и поглядел на Володю Пятова и Антона.

Бухмайстер-младший принес большой семейный кофейник с еще пузырившимся кофе и чашки, которые роздал прямо в руки сначала отцу, потом гостям. Антон, настороженно следивший за ним, повернулся к Бухмайстеру, едва его сын покинул комнату.

— Он в самом деле штурмовик?

— Как видишь, форма штурмовика, — неохотно ответил Бухмайстер. — А душа… За душу его я ручаюсь как за свою собственную. Чтобы успешнее бороться, нам приходится проникать и в ряды врага.

За кофе разговор шел то о Москве, то о германских делах, то о работе Антона в Лондоне.

— Мы должны поддерживать связь, Антон, — сказал Юрген, строго глядя прямо в глаза собеседнику. — Это очень важно. Нам поможет Володя. А сейчас я настоял на нашей встрече, потому что узнал важную новость. — И он, поглядывая то на Володю, то на Антона, то на Бухмайстера, рассказал о вчерашнем визите к нему его давнего знакомого и даже родственника, майора штаба сухопутных сил, который посоветовал Юргену не отлучаться в ближайшие десять дней из Берлина. «Нужны надежные и смелые офицеры», — сказал он. На вопрос Юргена, к чему быть готовым, майор жестко произнес: «Как только «птичка» прилетит из Нюрнберга, мы упрячем ее в клетку, остальной сброд разгоним; тех же, кто окажет сопротивление или попытается выпустить «птичку» на волю, придется обезоружить, а кое-кого пристрелить». Майор не добавил к этому ни слова, но Юрген понял, что кто-то замыслил либо арестовать Гитлера по возвращении из Нюрнберга, либо каким-то иным путем, изолировав его, свергнуть нынешнее правительство. Юрген полагал, что заговор созрел в штабе сухопутных сил, начальник которого генерал Бек был недавно смещен Гитлером. Бек считал опасным то, что «богемский ефрейтор», как генералы частенько называли между собой Гитлера, восстановил против Германии почти всю Европу. Бек был убежден, что в войне на два фронта — а Гитлер толкал Германию на этот опасный путь — она будет разбита, и генерал не хотел, чтобы позор поражения, как в прошлую войну, снова пал на головы военных.

— Но если Бек устранен из штаба, что он может сделать? — спросил Бухмайстер. — Новый начальник, говорят, ближе к Гитлеру.

— Может быть, генерал Гальдер и не ближе к Гитлеру, но он покорнее, бесхребетнее, услужливее.

— Тогда кто же возьмет это дело в свои руки?