Руслан Киреев: До свидания, Светополь!: Повести

Ах, если бы хоть немного этого скептицизма Жанне — той, маленькой, из теперешних взрослых запасов её, поистине безграничных!

С Зинаидой они дружили. Это был союз, основанный не на сходстве натур, а на их противоположности. Какие там козьи страны! — Зина и в реальные‑то не верила, в разные там Турции и Италии. Москва, о которой с упоением повествовала Тася, не задевала её воображения. Словно где‑то на другой планете располагалась она — с Кремлём, универмагом, посреди которого бьёт фонтан, с подземными поездами. Её это не трогало. Вот Светополь, барак, школа (отчасти), горсад — это был её мир, тут она принимала близко к сердцу все.

К танцам Жанну пристрастила она. Когда та, попунцовев, заколебалась было: «Как же я…» — Зинаида: «Из-за ноги, что ли? Ну и что? Не в штандор же играть». Эта спокойная и грубая прямота подействовала лучше всякой дипломатии. Жанна пошла. И сразу же убедилась в правоте своей здравомыслящей подруги. Приглашали напропалую, и вряд ли кто из кавалеров заметил её хромоту. Танцевали тогда в основном танго —очень медленно, томно, в тесной толпе, которую едва вмещала маленькая площадочка с дощатым настилом, освещённая голыми лампочками и окружённая забором, через который мы запросто перемахивали. Ребята курили. На некоторых были «бабочки», а на груди у девиц красовались бумажные цветы. Какие там па! — негде повернуться было, но вдруг бац! — словно бомба взрывалась. Взрывалась, раскидывала всех, и посреди образовавшегося круга мутузили друг друга двое, а то и трое не поделивших даму кавалеров.

Я точно знаю, что однажды дамой, из‑за которой вспыхнула потасовка, была наша Хромоножка. Вот какой успех имела она на танцах! Мудрено ли, что книги, а вместе с ними утопические козьи страны потеснила действительность, которая, оказывается, не всегда была такой уж пресной.

Существовала тогда почтовая игра. Ты получаешь письмо, чаще всего от незнакомого человека, и в нем, кроме обратного, сообщалось ещё четыре адреса, по каждому из которых надо было написать, дав, в свою очередь, четыре других. Если бы все соблюдали эти хитрые правила, то, глядишь, через месяц–другой вся страна была бы втянута–в грандиозную и нелепую переписку. Но соблюдали не все. Зинаида, например, получив такое послание, молвила: «Чепуха какая!» — разорвала медленно и выбросила. А Хромоножка написала. И не кое‑как, а со старанием и надеждой. Хорошо написала и получила ответ — из Псковской области. И тут началось…

Я не видел Жанниных писем — только его, она бросила мне их со словами: «Познакомься, писатель. Может, и сочинишь чего. А то все про Станислава Рябова да Римму Федуличеву. Значительные личности, а? А ты про нас напиши. Про Хромоножку…» И с насмешливой улыбкой грузно опустилась на застеленную ситцевым покрывалом тахту. Курила, щурясь, и как было поверить, глядя на неё, что эта толстая женщина в крупных бусах — та самая мечтательная пастушка, что вдохновила молодого солдатика на удивительные послания.

Мы сидели вдвоём в чистенькой комнате, дверь на балкон была открыта. Рядом с тахтой стояла этажерка с книгами — старая, ещё барачная, и книги тоже старые — новые достать было негде. А прежде покупала, причём хорошие книги — я просмотрел их с пристрастием. Тут были и Пушкин, и Алексей Константинович Толстой, и Лев Толстой, и Мопассан — двухтомник. Я искал Свифта, но не нашёл — стало быть, брала в библиотеке или снесла в букинистический, когда наступили трудные дни.

Они наступили после смерти матери. Людмиле едва исполнилось восемнадцать, она уже училась в мединституте, а Жанна только–только перешла в седьмой класс. Они были похожи: та же бледность, тот же округлый подбородок, такие же колечки тёмных волос, а в карих глазах — одинаковая вопрошающая ласковость. Сейчас сестры выглядят ровесницами, даже Людмила, пожалуй, помоложе, хотя разница между ними четыре года. Жанна заканчивала девятый, когда у сестры родился сын. Но паспорт у неё уже был, и она, не задумываясь, пошла работать — только бы Люда не бросила института, только бы малыш, «барачный мальчик», у которого не было отца, ни в чем не нуждался.

Я помню её чинно гуляющей с коляской по аллеям горсада — того самого, на деревянной площадке которого она ещё недавно упивалась душещипательным танго «Маленький цветок». На ней была зелёная шляпка с ленточкой, серое, того дипломатичного цвета пальто, который замечательно маскирует ветхость материала, и некрасивые, грубые, в протезной мастерской изготовленные ботинки, один из которых — левый — на толстенной подошве. Вместо же палочки — коляска. Старушки, пасущие у скамеек внучат, смотрели на неё кто с умилением, кто с сочувствием — такая молоденькая, а уже с ребёнком! Но хорошо смотрели. Она чувствовала это, и глаза, которые она робко подымала от коляски, были затаённо счастливыми. Жизнь трудна, кто же спорит! Умерла мама, врачи не умеют вылечить ногу, у племянника отца нет, а на стипендию и пенсию не проживёшь, и потому вместо школы приходится продавать билеты в кинотеатре — трудна, да, но посмотрите, какой прелестный малыш, как он уже понимает все, как хорошо учится его мать, будущий доктор, как пахнут отцветающие чернобривцы и какие необыкновенные письма шлет из Псковской области Володя!