Руслан Киреев - До свидания, Светополь! - Повести

«Барак», — хотел было я назвать эту повесть. Сначала — «Барак», потом — «Весёлые люди». И то и другое было бы верно, но лишь отчасти, потому что и то и другое отражает только одну, причём крайнюю и тенденциозную, точку зрения.

А Ладан (с заглавной, пожалуй, буквы)? Это в данном случае не ароматическое вещество, а незаконченная деревянная фигурка, которую вырезал и недовырезал дядя Яша, отец Славика. Слыша в детстве, — доверительно рассказывал он, и из его кривящегося рта несло перегаром, — слыша в детстве поговорку «как черт от ладана», рисовал себе этого самого ладана живым существом. Живым и таким прекрасным, что зловредный черт улепетывал от него без оглядки.

Дядя Яша спился. Последние годы он вырезал лишь каблуки для женских туфель и тем зарабатывал на дешёвый портвейн, которого требовалось ему все меньше.

Ладан так и остался незаконченным. В своём месте я расскажу о нем подробнее, сейчас же — о бараке.

Это деревянное строение, длинное и приземистое, возведённое ещё до войны, располагалось в двух кварталах от нашего двора, где‑то на полпути к Петровской балке, дурная слава о которой шла по всему Светополю. Вокруг беспорядочно росли сирень и жёлтая акация, а также несколько фруктовых деревьев. Хозяина у них не было — всем принадлежали, и только одна–единственная груша свирепо охранялась Салтычихой, под окном которой сидела. Свирепо, но безрезультатно. Делом мальчишеской чести считалось обобрать грушу подчистую.

Строился барак под общежитие сельхозтехникума, который, как и положено сельхозтехникуму, размещался за чертой города. После войны в нем поселились семейные люди. В тёмном коридоре светились керогазы, но это уже было комфортом: керогаз, шаг к благосостоянию, нормой же долгое время считался шумный и быстрый примус. Ниже стояла разве что керосинка.

Я познакомился с бараком в эпоху его расцвета, когда керогазами обзавелись уже многие, но и примусы ещё оставались, а на керосинке готовила лишь тётя Оля, мать Славика, маленькая и юркая, бессловесная — этакая серая мышка. Спрос на каблуки, которые вытачивал дядя Яша, был высок, но семье мало что перепадало от его денег. В трёх местах работала тётя Оля — уборщицей, да ещё веники вязала. Сырьём служили гибкие длинные прутья, за которыми она таскалась в Марьину рощу.

Кроме керогазов и растущего спроса на каблуки имелся ещё один зримый признак экономического возрождения. Мало–помалу люди уезжали из барака, а новых не подселяли или почти не подселяли, и теперь на семью приходилась не одна девятиметровая келья, а две (их соединяли дверью), а то и три, но это уже под конец, когда снос барака стал делом реальным. Реальным, но, как выяснилось, не таким уж простым. Жильцы артачились. То район их не устраивал, где предлагалась квартира, то сама квартира, то этаж и так далее. Поразительная вещь! Люди, полжизни промыкавшиеся в условиях, которые кому теперь не покажутся кошмарными, привередничали, как избалованные маменькины сынки (или дочки). Та же Жанна–хромоножка, затягиваясь папиросой, заявляла хрипловатым голосом, что пойдёт только на второй этаж (ни в коем случае — не на первый, это она подчёркивала, опасаясь, как бы не подсунули под предлогом заботы о ней как раз первый) и обязательно — с балконом, где она станет разводить розы. «Розы на балконе?» — «А что? — И румяное губастое лицо улыбалось сквозь дым. — Нельзя разве?»

Бедные городские власти! Как бельмо в глазу торчал этот барак, с годами опасно переместившийся чуть ли не в центр города. Что только не предпринимали они! И уламывали, и увещевали, и штрафовали за антисанитарию, и науськивали пожарников, которые отрезали свет, и судом грозили… Бесполезно. «Барачные» держались стойко. Впрочем, это не совсем точное слово — стойко, оно подразумевает известный аскетизм, а его и в помине не было. Наоборот. Праздничный, бражнический какой‑то дух царил тут в эти последние месяцы и недели: пили, громко смеялись, задирались, когда являлся очередной инспектор, перемигивались и отпускали двусмысленные шуточки по адресу «наших голубков», влюблённых пенсионного возраста, которые обретут наконец своё гнёздышко.