Лазарь Карелин - Землетрясение. Головокружение

Надо было спрятать бумажник, покончить с этим. Костя потянул один ящик, другой. Все они были заперты, и не было в них ключей. Куда же девать этот бумажник? В кабинете дяди множество было укромных уголков, но это все были чужие тайники, и Костя не решался воспользоваться ими. Сунет он куда‑нибудь бумажник, а тот исчезнет. В комнате всё было чужим, даже этот новый костюм принадлежал не ему. И в комнате всё было его, должно было стать его, было ему обещано. «Все, все тебе откажу». Костюм, машина, теперь эти деньги в дядином бумажнике, — вот уже ему и начали «отказывать». Лишь бы только он остался здесь. Это было единственное условие, одно–единственное. Нет, не на две недели остался, а на годы. Бросить родителей, бросить университет?.. Зажить какой‑то не своей жизнью?..

Внизу весело и напористо подал голос звонок. Григорий! «Мы!..» Костя сунул бумажник за валик дивана и побежал отворять.

Но Лиза опередила его, и, когда Костя ещё сбегал по лестнице, он услышал в прихожей голоса и Григория, и Лизы, и… Ксаны. Она говорила: «Здравствуйте, тётя Лиза», — и весел был её голос. Приветлив, безоблачен. Костя замер на лестнице, ему надо было опомниться. А Ксана спрашивала у Лизы, смешливо и благожелательно: «А где же наш Лебедев–младший?» — «У себя, наверху, — сказала Лиза. — Двери отворять — моя обязанность. Я ведь тут, Александра Лукьяновна, вроде как на побегушках».

— Эй, хозяин! — на весь дом гаркнул Григорий, — Встречай гостей!

— Я здесь, — тихо отозвался Костя и стронулся с места.

И пошёл, ступенька за ступенькой, отчего‑то пав духом. Робость — он никогда не был дружен с этим чувст–вом. Чего было ему робеть? Жилось ему легко, были рядом отец с матерью, жилось ему смело, безопасно.

А вот теперь он частенько стал испытывать робость, Г В этом городе так всё складывалось для него непросто, * что и не мудрено было оробеть. А чувство это было I скверное, липкое, как потная рубаха в жару.

— Здравствуйте, Александра, — сказал Костя и порадовался, что сумел прямо посмотреть в её глаза.

— Вот уж я и Александра, — улыбнулась она и быстро протянула ему руку. У неё была тёплая ладонь, даже горячая. А улыбалась она очень уж весело. Никаких забот не было у этой девушки. Никакого не было у неё Туменбая в бегах, и мать у неё не умирала от рака. — Что, так и будем стоять в этом коридоре? Пойдёмте к вам.

Я, кстати, ни разу не была в кабинете профессора Лебе — [дева. Это ведь теперь ваша комната, да?

— Надо бы вам на «ты» переходить, — сказал Григорий. — Кстати, хозяин, хлебнуть у тебя не найдётся?

— Я не знаю, — сказал Костя. — Надо у тёти Лизы спросить.

— Вот так хозяин! Тётя Лиза, так как?

— От Василия Павловича целый погреб остался. Чего только нет. Прикажете подать, Константин Серге евич? В кабинет? В гостиную? В сад? — Лиза язвительно кривила тонкие губки, язвил и её елейный голосок.

Ксана смотрела на Костю, она ждала, что он скажет, как поведёт себя.

— Я сам спущусь в погреб, — сказал Костя. — Где он тут у вас? Григорий, пошли, глянем, что там есть.

— Во! Это уже по–хозяйски! — одобрил Григорий.

И Ксана тоже похвалила его, чуть кивнув одобрительно. Его ответ ей понравился.

— И я с вами, — сказала она. — Погреб! Там, наверное, прохладно, как в горах.

— Нет уж, сама распоряжусь! — рассердилась Лиза. — Нечего по погребам лазить! Анна Николаевна пока ещё меня от дел не отстранила. Куда вам подать?

— В дядин кабинет, — сказал Костя.

— Ступайте, принесу. — Лиза удалилась, рассерженная, разобиженная чуть ли не до слез.

— Да, ситуация, — протянул Григорий. — А говорят, что Островский устарел. Ну, веди, хозяин.

Стали подниматься по лестнице, и Костя шёл впереди, как и подобает хозяину. Он шёл и прислушивался к шагам Ксаны. Своих шагов и шагов Григория он не слышал. А Ксана шла как‑то странно. Шагнёт и остановится, шагнёт и остановится, будто ступени были для неё слишком круты. Костя оглянулся. Ксана не ждала, что он оглянется, не было на лице у неё сейчас весёлой улыбки. И она, вот и она, робела сейчас чего‑то, испуганное было у неё лицо.

Едва войдя в кабинет профессора Лебедева, Григорий кинулся к ружьям. Здесь их было столько, что у него глаза разбежались. Как в музее, в оружейной палате.

— Это отличное, а это ещё лучше! —восхищался Григорий. — Вот так ружья! Вот это вот ружья!

Он решился и снял со стены самое приглянувшееся ему ружье. Это был короткоствольный карабин с магазином, как у автомата.

— Костя, друг, а ведь этот карабин у тебя отберут. На него специальное разрешение надо иметь. По сути, это многозарядная винтовка. Эх, американочка, да с тобой я хоть на льва, хоть на тигра! Хоть на нашего декана! — Григорий прижался щекой к ружью, как к любимой. — Заряжен зверобой?