Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т. 3. Буря

В эту борьбу за время, в эту огромную работу по спасению ценностей включился весь трудовой люд столицы молодой советской республики. Ему не могли помешать ни распространяемые врагом слухи, ни налеты, ни обывательская паника — рижский рабочий до конца выполнял свой долг советского патриота. В пламени пожаров, высоко над городом, поднималась мужественная его фигура, отбрасывая гигантскую тень. Он боролся.

27 июня Силениек послал своего помощника к Прамниеку с просьбой срочно зайти к нему в райком. Угрюмый и подавленный вошел Эдгар Прамниек в кабинет Андрея.

— Ты еще в Риге? — даже как-то удивленно спросил он. — А я еще вчера слышал, что все большевики уехали и что в Риге не осталось ни одного советского учреждения.

— Мы уйдем, когда это будет нужно, — ответил Силениек. — А вот тебе пора подумать об эвакуации. Поэтому я и позвал тебя. Что ты намерен делать, Эдгар?

— Разве я могу выбирать? — пробормотал художник. — Куда мне уезжать? Жена через две недели должна родить.

— Я помогу тебе эвакуироваться. Сегодня мы отсылаем в тыл часть районного аппарата. Возьмем и тебя с Ольгой.

— А имущество? Обстановка? А мои картины? — разволновался Прамниек. Он нервно заходил по кабинету. Зажатая в зубах трубка дрожала. — Если все бросить, это все равно что пропадать самому.

— Я помогу тебе вывезти имущество и картины, — продолжал Силениек. — К эшелону, который сейчас грузится на станции Земитана, должны прицепить еще один товарный вагон. Если хочешь, устроим тебя в этом вагоне, вместе с картинами и имуществом.

Прамниек молчал, но по лицу было видно, что предложение Силениека его не радует.

— Тебе хочется остаться с немцами? — спросил Силениек.

— Да нет… — мотнул головой Прамниек. Пряди густых волос упали на лоб, из-под них лихорадочно блестели глаза. — Какое это имеет значение, Андрей? Все равно никуда не убежишь. Пусть уж немцы поймают меня в Риге, чем где-то под Москвой…

— Ты не веришь в нашу победу? — И хотя Прамниек молчал, Андрею ясен был его ответ. — Значит, вот ты каков? Эх ты, Фома неверующий! А я думал, что имею дело с настоящим человеком.

— Ты меня не так понял, Андрей… — трагически простонал Прамниек. — Я домашнее животное. Совершенно не переношу бродяжнической жизни. Погибнуть где-нибудь в кустах? К тому же Олюк… Нельзя же требовать, чтобы она рожала в придорожной канаве.

— Я понял тебя. Обыватель ты, Прамниек. Тебе нужна мягкая кровать и тишина, даже когда весь мир грохочет. Ты все норовишь усесться на двух стульях. А эту тишину и мягкую кровать пусть тебе обеспечивают другие. Пусть другие борются, пусть они идут по грязи, гибнут в боях — только не трогайте Эдгара Прамниека, потому что он не может жить без удобств. Послушай, уважаемый братец. Я зову тебя в совместный путь. Он труден и далек, но он приведет к победе. Это путь советского человека. Если ты пойдешь с нами, мы всегда тебя поддержим в тяжелый час. Но ты отказался. Так подумай хоть о том, что, если ты запятнаешь себя, потом ни один честный человек не подаст тебе руки.

Прамниек опустил голову, хотел что-то сказать, но слова не сходили с языка. Он вышел бледный, понурый.

Силениек, прикусив нижнюю губу, угрюмо смотрел ему вслед. Он сердился и в то же время жалел этого человека.

Рано утром мамаша Лиепинь приехала в Ригу за Эллой. Та уже собрала все свои вещи, и их уложили на подводу. В ее положении оставаться в городе было безрассудством, поэтому Петер согласился с тем, что последние недели беременности Элле лучше провести у родителей. Там будет спокойнее.

— Если положение изменится, я за тобой приеду, — сказал он прощаясь. — Обязательно приеду. Обо мне особенно не беспокойся, я не пропаду. — И, нагнувшись к уху Эллы, застенчиво шепнул: — Заботься о малыше, люби его и за меня, пока я сам не смогу его приласкать.

— А ты береги себя, — наставляла его Элла, — не лезь в опасные места. Подумай о нас.

Вот они и расстались. Оставшись один, Петер Спаре мог целиком отдаться своему долгу, и он делал это без оглядки.

Прямо со станции Ояр Сникер направился в горком партии. Вся Лиепая была уже на ногах. Рабочие спешили на заводы. У газетных киосков вырастали длинные очереди. Люди надеялись найти в рижских газетах какие-нибудь сообщения о событиях, которые, как снег на голову, свалились на лиепайцев. На рассвете их разбудили сирены воздушной тревоги и разрывы бомб. В воздухе ревели моторы немецких бомбардировщиков. Они, как стая коршунов, повисли над городом, бомбили военный порт, железнодорожную станцию и стоящие на рейде суда.