Вениамин Каверин - Девять десятых

Тарханов посмотрел на него своими светлыми глазами.

— Вы так думаете? — спросил он, твердо и насмешливо улыбаясь.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Так вы, может быть, принадлежите…

— Если вам угодно, я — красногвардеец.

— Ах, так! — весело сказал офицер. — Так, значит, красногвардейцы умеют не только грабить дворцы, но еще и вести политические разговоры…

Он тотчас же спохватился:

— Извините, ради бога, Галина Николаевна, вы нездоровы, а мы тут…

Шахов взглянул в упор на это красивое и насмешливое лицо, и знакомое чувство радостного бешенства начало овладевать им.

— А вот красногвардейцы умеют еще и… — начал он и вдруг замолчал.

— Кажется, нет необходимости продолжать этот разговор, — презрительно морщась, сказал Тарханов.

— Да, этот разговор мы кончим где-нибудь в другом месте, — отвечал Шахов, неестественно улыбаясь.

Только теперь Галина вмешалась в разговор; до сих пор она молчала, полузакрыв глаза и откинувшись головой на подушки.

— Константин Сергеевич, вы, кажется, снова хотите устроить взятие Зимнего дворца, и на этот раз у меня в комнате? — сказала она, усмехнувшись. — А вам я советую лучше обороняться, чем накануне ваши единомышленники, — обратилась она к Тарханову, — могу удостоверить, что они оборонялись плохо. Если бы вы были во дворце, так и вы, быть может… Впрочем, бросим говорить о политике. Вчера политика продырявила мне руку, сегодня она ссорит моих… моих знакомых, — бог с ней!

Гвардеец, вежливо и весело улыбаясь, тотчас же согласился и принялся рассказывать о том, что вечером, как раз в то время, когда происходила вся эта суматоха, он преспокойно слушал Шаляпина в Народном доме.

— Он был бесподобен в «Дон-Карлосе»… Какая игра!

Шахов смотрел на его лицо, свежевыбритое, слегка припудренное, на прямой и твердый подбородок, на длинные белые руки, и чувство горечи, недовольства собой, злобы мутило ею.

Огромная толпа, с вкрапленными в нее ротами солдат, пушками, грузовиками и телегами, двигалась по широкому, прямому шоссе, уже посеревшему от первого снега.

Мужчины с ружьями, со свертками проволоки, с патронташами поверх рабочей одежды, женщины с лопатами, с кирками, иногда с патронными сумками, шли на фронт. У них не было офицеров, — ими командовала уверенность в том, что они отправляются сражаться за революцию.

Отряды солдат шли не в ногу, высмеивая кое-как одетых красногвардейцев; кляня, по обыкновению, все на свете в бога и в душу, шли матросы.

За ними, разбрызгивая серую грязь, медленно ехали грузовики, с торчащими во все стороны штыками.

На полях, по обе стороны шоссе, женщины и старики копали окопы и протягивали наперерез дороге длинные цепи проволочных заграждений.

Кое-где встречались санитарные кареты, девушки с перевязью Красного Креста высовывались из-за зеленого полотнища и кричали что-то, размахивая руками.

Недалеко от Пулкова Шахов встретил крестьянскую телегу, медленно двигавшуюся по направлению к городу. Мальчик сидел на ней, согнувшись над разорванным животом; он монотонно кричал, мотая головой.

На плоской, болотистой равнине замаячили в пепельном утреннем свете квадратные очертания Петрограда.

Оттуда еле слышно доносились тревожные завывания фабричных гудков: Красная гвардия нуждалась в немедленной поддержке рабочих.

— Шах.

…………………………………………………………………………………………….

— Вы думаете о вашей даме и забываете о вашем короле.

— Вы не угадали; я потому и играю так плохо, что слишком много думаю о моем короле.

Француз вскинул глаза; Тарханов вежливо наклонил голову и переставил фигуру; он играл белыми; его королю грозил мат, он только что объявил шах королю противника; это значило, что он не потерял еще надежды выиграть партию.

Это было вечером двадцать седьмого октября.

Офицеры гатчинского гарнизона и штаба Третьего конного корпуса собрались в столовой Павловского дворца; на краю стола Тарханов играл в шахматы с французским офицером; немного в стороне, у белого камина, шел разговор о последних петроградских событиях.

— Вздор какой происходит, ерунда, пустяки, — говорил румяный, свежий офицер с рыжеватыми усами. — Все расклеилось, все куда-то в сторону прет. При чем тут большевики? Их выдумали, просто-напросто солдат устал воевать… Вообразите, что им никто не оказывает ни малейшего сопротивления!.. Ну вот, допустим, что мы стоим сейчас не под Петроградом, а где-нибудь у черта за пазухой. Что же произойдет? Да ничего не произойдет, пустота, гладкое место…