— Прибыл, Никифор Никитич!
А у Осолодкова кровь прихлынула к лицу, глаза заслезились: Игорь! Выскочил из-за стола, схватил парня в объятия. Потом усадил на стул и все удивлялся:
— Подумать только, какой ты стал! Мужчина! Спасибо, уважил меня, заехал.
— А я ведь не в гости. У меня направление. Агрономом к вам.
— Постой, постой, — остановился Никифор Никитич. — Так это, выходит, о тебе вчера звонил директор?
— Обо мне.
— Агрономом, говоришь?
— Агрономом. В позапрошлом году институт закончил, на юге области год отработал да вот к вам отпросился.
— Правильно! Правильно сделал, — и потащил Игоря к себе домой: ох и обрадуется же Анюта!
А был-то… Шкет. Пальцы всегда в чернилах, на носу вечные конопушки. Когда же это было?
Кажется, в сорок пятом. Самая тяжелая весна. Был тогда Никифор Никитич председателем колхоза. Прислали из МТС три дряхлых колесника-трактора. Как хочешь, так и сей. Лошадей запряг всех — и мало. Хорошие сроки уходили. А упустишь сроки — одно дело, без урожая останешься, а другое — в райкоме стружку снимут. Собрал стариков посоветоваться. И возникла мысль вручную сеять, хотя бы овес. Пусть на тракторах сеют, на лошадях тоже. А старики выйдут с лукошками. И пошло дело. Ехал мимо председатель райисполкома, увидел стариков с лукошками и в ярость пришел. Хотел прекратить, да только старики отказались ему подчиниться: мол, не ты работу давал, не тебе ее отменять. Осолодкова в ту пору почему-то в колхозе не оказалось. Овес посеяли на сорока гектарах. Вызвали Никифора Никитича в райисполком, и понял он тогда: хана теперь будет. Председатель райисполкома как увидел его, кулаком по столу:
— Хватит, Осолодков! Под суд за вредительство отдам. А ты, прокурор, заводи дело.
А прокурор мрачно пошутил:
— Суши сухари да побольше.
Похоже, действительно, придется сушить. Соловьи и в ту весну тоже звонко пели. И черемуха цвела, и сирень. А Никифор Никитич ничего не слышал и не видел. Руки опустил. Ждал прокурора. А тот не ехал и не ехал. Может, пронесет грозу стороной? У Анюты слезы не просыхают…
Явился все-таки прокурор. На бричке, с хлыстом в руках. Подкатил к правлению, бросил вожжи подвернувшемуся колхознику, а плеть в руках. На крыльце замешкался, покрутил черенком перед глазами и крикнул колхознику:
— Эгей, держи! — кинул ему плеть.
У Никифора Никитича так внутри все и оборвалось. Значит, до тюрьмы не больше двух шагов. Прокурор был высокого роста, белокурый и голубоглазый. Человек как человек — разговорчивый, курящий, улыбчивый. Только должность грозная. Звали Артемом Петровичем. Потолковали с ним мирно о том, о сем, о районном начальстве тоже. Никифор Никитич напрягся, когда начальства коснулись. Не ровен час, бухнешь что-нибудь невпопад. Прокурор круто изменил разговор, когда увидел затруднение Осолодкова. Живо спросил:
— Посмотрим овес?
— Можно. Коня запрячь или пешком пройдемся?
— Далеко?
— Да тут, за околицей.
Тогда после сева дождичек брызнул, потом солнышко погрело. И снова дождь. И старички не подкачали. Ясное дело, не сеялкой сеяли, прямых дорожек дать не могли, но раскидали семена ровно. Овес поднялся — любо-дорого посмотреть. Прокурор не поверил:
— Этот участок или другой?
— Этот.
— Не обманываешь, председатель?
— Зачем? Стариков спросите — они сеяли.
Артем Петрович повернулся к Осолодкову:
— За такие всходы премия тем дедам полагается, постарались. Сухари сушил?
Улыбнулся Никифор Никитич:
— Не успел.
Разволновался, чуть не заплакал от радости — пронесло! Вот бы стыд был, если бы заплакал. Потом Анюта накормила их с прокурором на славу. Расстались друзьями — простецким оказался страшный прокурор. Через неделю Никифор Никитич ездил в райцентр, и Артем Петрович тоже затащил его к себе, отобедали вместе — долг платежом красен. Разговор один — о земле, о хозяйстве. Изнывала в тоске по крестьянскому труду у Артема Петровича душа. Почему в молодости потащило его на юридический, а не сельскохозяйственный?
В тот раз Никифор Никитич увидел и Игоря. Худющий какой-то он был, нескладный, и пальцы в чернилах, и нос в конопушках. Прибежал из школы, портфель за шкаф — от отца подальше. Отца не проведешь. Потребовал дневник. Так и есть — двойка по поведению. С девчонками дрался. Отец покачал головой:
— Эх, ты, герой. Что теперь с тобой делать?
— Наказывай…
— Накажу, не хорохорься. Чего же ты с ними не поделил?
— А чего она в спину тычется?
Читать дальше