Илья Лавров - Девочка и рябина

…Играли «Платона Кречета». Никто не видел, как Северов пришел за кулисы. Когда же он заговорил на сцене, Воевода насторожился. Северов запинался, путался.

Вася Долгополов удивленно глянул на него, Северов шатнулся и чуть не упал. Его поддержала Юлинька. Глаза ее были растерянные. Она забыла текст.

Долгополов, судорожно листая пьесу, затрепыхался, точно курица под топором. Наконец нашел нужное место, начал шептать.

Сенечка метался за декорациями.

— Больной? — встревожился Воевода.

— Пьяный, — шепнул Долгополов, продолжая напряженно суфлировать.

Воевода разглядел криво надетый парик, пятнами загримированное лицо, костюм с белыми локтями от извести. Но самое страшное — он услышал нарастающий в зале ропот, смешки, шум.

На лбу Воеводы выступили капельки. Он выскочил в коридор, поймал Сенечку.

— Ты куда глядел? Что вы делаете с театром?!

— Василий Николаевич, я не заметил… Я занят был…

Воевода снова бросился на сцену.

Хватаясь за голову, выскочила из зала Варя.

Со сцены шла испуганная Юлинька, бормоча:

— Боже мой, боже мой!

— Черт паршивый, и когда он налакался? — сказал Касаткин Сенечке.

— Вот он, умник-то, — с затаенной радостью встрепенулась Полыхалова.

Появился Северов, засмеялся, шатнулся. Касаткин поддержал, ткнул кулаком в бок и свирепо зашептал ему в ухо:

— Ты пьян, собака!

— «И горжусь этим!» — ответил Северов из пьесы. — «Артист горд, его место в буфете!»

Дальский засмеялся:

— Артист всегда должен быть чисто выбритым и немного пьяным. Немного! А ты, брат, переборщил!

Северов ушел в гримуборную. Следом примчался Сеня, мрачно буркнул:

— Иди спать.

— А кто же будет доигрывать? — изумился Алеша.

— Я. Быстрее раздевайся. Распоряжение режиссера.

Алеша посмотрел на всех серьезно. В глазах мелькнуло страдание. Он торопливо разделся, ушел.

…Когда утром проснулся и все вспомнил, скрипнул зубами.

— Идиот! Дурак!

И весь день не выходил из комнаты.

Бледный, появился в театре уже к спектаклю.

В коридоре у доски объявлений шумно разговаривала группа актеров. Висел приказ, в котором Северову объявлялся строгий выговор и на три месяца снижалась зарплата.

— На сцену стыдно было выходить! — возмущенно говорила Чайка. — Сквозь землю хотелось провалиться!

Алеша поздоровался, но ему никто не ответил. Когда же все обрушились на него, он молчал, не поднимая глаз.

— Ведь ты, батенька мой, театр оскорбил! — гневно говорила Снеговая. — Зрители плевались, глядя на тебя!

— Сегодня по городу стыдно было ходить! — фыркала Полыхалова.

— Пятнадцать человек, — волновался Воевода, — старались создать спектакль, а вы один свели на нет весь наш труд!

— Ты, миляга, только начинаешь жить в театре! Ты на сцене, что младенец в люльке! А я эти подмостки сорок лет топчу. У меня, поди, на лице-то уже мозоли от глаз зрителей. И осквернять сцену никто тебе не позволит! — Снеговая отвернулась, не хотела смотреть на него.

— Вы первый раз видели меня пьяным, товарищи, — проговорил Алеша глуховато. — Это был исключительный случай. Прошу извинить меня.

Юлинька стояла в стороне, теребя шарфик…

Снег стал мокрым от мартовского солнца. На водосточных трубах и карнизах висели длинные, кривые сосульки. Они искривились в ту сторону, куда постоянно дул ветер. На солнце было сыро, а в тени чернел сухой лед, и мокрые калоши приклеивались, сдергивались.

Девушки несли венички из вербных веток, усыпанных нежнейшими серебристыми шишечками. Изнутри шишечки светились розовым. Женщины несли на базар белых козлят, завернутых в платки. Торчали только лохматые мордочки да болтались уши, как треугольные лоскутки белого бархата. Так, с новорожденных козлят начиналась в Забайкалье весна…

Но Алеша Северов не чувствовал этой милой поры. Только чистая душа может воспринять красоту.

Он пришел на премьеру молчаливый и подавленный. А каким радостным мог быть этот вечер!

В гримуборных, в коридорах мелькали обитатели сказки. Все торопились, нервничали, как всегда перед премьерой.

Касаткин, лохматый черт с рожками и хвостом, чтобы успокоиться, пытался читать стенгазету.

Водяной, с длинной бородищей из водорослей, курил и кнопками прикреплял к доске объявление о заседании месткома.

На диванчике устроилась полевая русалка в платье из золотистых колосьев, читала «Политэкономию», готовилась к занятию в кружке. Но она ничего не могла понять и, наконец, отложила книгу.