Михаил Шушарин - Солдаты и пахари

Вера, чмокнув Степана, притворно ворчала:

— Не хочу, чтобы он был таким завлекалой… Уведут еще! Нынче бабы нахальные!

— Пока суп готовится, на, прочти! — Оксана Павловна вынула из сумочки письма. — Сразу три сегодня пришло. От отца, от Рудольфа, от Тихона Петровича… О, господи! Морочат они мне голову.

Прочитав письма, Степан от души рассмеялся.

Письма были чистосердечны и неуклюже противоречивы. Отец главным образом старался усыпить бдительность матери:

«Ничего особенного пока не произошло. Были незначительные столкновения с немцами, а сейчас пока тихо».

Он просил ее выслать монографию одного известного немецкого военспеца под названием «Активная оборона», сдать в ремонт серебряные часы с автографом Фрунзе, а самое главное — беречь себя:

«В Сибири, ты знаешь, морозы бывают дикие, хотя и без ветра. Воздух может быть разреженным. Ты это учти с твоей ангиной!»

Рудольф с восторгом сообщал, что получил очередное звание — капитана — и вступил в командование каким-то подразделением. Тихон Пролаза жаловался на генерала:

«Сколько я ему ни советую насчет устройства Рудольфа при штабе, он как воды в рот набрал, не обращает решительно никакого внимания… Не хочет надевать новенькие трофейные сапоги «со смехом», то есть меховые, а ходит в своих хромовых, а иногда забывает надевать даже шерстяные носки. Вообще почти полностью перестал мне подчиняться».

— Что ты, Степушка, смеешься? Я понимаю, они обманывают меня, шелопуты!

— Какой же смысл им вас обманывать? Нет, по-моему, у них там все в порядке. Не надо нервничать, мама, надумывать лишнее!

Когда поужинали, Оксана Павловна спросила:

— Ну, а вы что собираетесь делать?

Вера смущенно покраснела. Степан насторожился.

— В каком смысле?

— О, господи! В каком смысле?! Да ты совсем слепой, что ли? Не видишь, она беременная!

У Степана екнуло сердце, засветились лаской глаза. Он подошел к Вере, бережно взял ее на руки, шепнул на ухо: «Спасибо». И начал носить по комнате, целовать сначала медленно, нежно, а потом исступленно, не стесняясь мачехи.

— Родненькая ты моя! Голубушка милая!

— Вы успокойтесь… Вы хотя бы понимаете, как все это трудно?

— В чем дело?

— Прежде всего, Вера находится на военной службе. Она — военврач.

— Ну и что? Она — женщина… Жена. Что тут незаконного?

— Родится ребенок, как быть? Ведь ты, Степа, скоро отправишься на фронт… Тебя не удержишь.

— А вы, мама, вы же здесь останетесь?

— Нет, милые дети! И я тоже уеду. К отцу, в его часть. Война идет… Народ весь поднялся. Я — жена генерала, буду ходить в Тюмени по базарам? Нет уж! Я твердо решила… Я уже и курсы медсестер закончила… Вот, — она показала серую картонную книжку, удостоверяющую право работать медицинской сестрой. — Вы и не заметили даже, что я на учебу бегаю!

— Что-то надо придумать.

— Я уже придумала… Верочка должна демобилизоваться… Пятый месяц, слава богу! И уехать в Родники. Там у своих родить. А потом работать. Врачи сейчас везде на вес золота. И за ребенком последить есть кому… Поленька, дед Иван, бабушка еще живая.

— И все они будут рады тебе, Веруня… И я вернусь после войны, а ты уже с парнишкой… Научим его лодкой управлять, рыбачить… Велосипед купим? Ага?

Злое время — война. Сколько дней впереди — столько бед. Под Сталинградом все туже стягивалась петля на горле врага. Все ожесточеннее шли бои. Дивизия генерала Тарасова, сражавшаяся в южной части города, захлебывалась кровью. После стремительных танковых атак на местах боев подолгу лежали трупы погибших. Поземка заметала убитых, и на отполированной ледяными ветрами степной глади по утрам можно было видеть лишь торчащие из снега полы шинелей, руки, ноги, остекленевшие под стужей, с застывшими гримасами боли и отчаяния лица.

В новогоднюю ночь разведчики сержанта Иванова Ивана Ивановича проникли в снежной крутоверти через нейтральную полосу, уничтожили охрану немецкой кухни, перевернули котел с варевом и приволокли в землянку Рудольфа немецкого повара. Повар был высок ростом, сухощав, с лица его пластами сходила обмерзшая черная кожа. Но в глазах ни на йоту страха. Надежда.

Иванов доложил по форме:

— Товарищ гвардии капитан! Задание выполнено, язык взят. Разрешите допросить?

Но немец, когда его опростали от стягивавших по рукам-по ногам веревок, похоже, сам захотел снять допрос с Ивана Иванова.

— Ду есть кто такой? — спросил он разведчика.

— Я? Ишь любопытный! Я — сержант Иванов Иван Иванович!