Евгений Добровольский - Черная Калитва

Все снаряды вытащили. Сарай рухнул. Сноп искр взлетел вверх. Апанасенко сел на землю.

— Товарищ старший батальонный комиссар, а где ваш сапог?

— Чего?

— Сапог где? Ваш сапог?

Тут-то Апанасенко и заметил, что одна нога у него разута. И где он мог потерять сапог — полная неясность по этому вопросу.

С той ночи личный состав перевели в лес за два километра, там развернули палаточный лагерь. Спали на земле, все, как у партизан. И каждую ночь тушили пожары, восстанавливали связь, оказывали помощь раненым и обожженным. Все эти дни и ночи смешались у Матвея Филипповича в одну непрерывную бомбежку без начала, без конца, он уже выделить какой-то четкий отрезок времени не сумел бы: все спуталось в клубок, из которого жилку не вытянуть, только разве кусачками перекусить.

Наконец 30 июня в ночь батальон, поднятый по тревоге, вместе со штабом фронта получил приказ следовать в город Россошь, куда несколькими днями раньше отправили передовую команду. Они должны были подготовить там запасной узел, который бы принял на себя работу по обеспечению связью, пока караван машин с оборудованием батальона в полном составе не прибыл в Россошь — тихий городок в прошлом, купеческий, дремавший в своих садах и огородах на левом берегу безвестной речки Черная Калитва на железнодорожной линии Москва — Ростов-на-Дону, где жаркий курортный поезд стоит две минуты.

Все авиационные части фронта находились в движении, а потому основная тяжесть обеспечения управления легла тогда на радиосвязь. Работа шла непрерывно, с большой нагрузкой. Шифровки передавались ключом, а принимались на слух под карандаш. Не дело без проводной связи. Не дело без телеграфа, но выхода не было: враг напирал, мы отступали. Немцы заняли Валуйки. И опять был приказ сниматься в ночь и двигаться по дороге. Куда? Военная тайна.

— Вырастут наши девушки, — сказал Белоусов, — мамами станут, детей нарожают. Молодость будут вспоминать, войну да бомбежки. Тебе, Матвей Филиппович, мама сказки рассказывала?

— Бабушка.

— Мама, бабушка, женщина, одним словом. Я о том думаю, какое ж это поколение вырастет, кому женщина о войне рассказывать будет.

— Мудрое вырастет.

— У меня дед в первую мировую воевал, в штыки под Ригой ходил. А бабушку солдатом я представить не могу. Ни бабушку, ни маму.

— Я тебя понимаю, — сказал Апанасенко.

Предстоял тяжелый марш с форсированием реки, наверняка под бомбами. Если немцы заметят с воздуха большую колонну, бомбить будут досыта. А потому название той реки — Черная Калитва — с самого начала на слух было для старшего батальонного комиссара зловещим.

Накануне марша военинженер третьего ранга Белоусов совершил облет дорог, идущих от Россоши на Задонск и Калач. В безоблачном небе сияло летнее солнце, степь, еще не выжженная зноем, безмятежно благоухала свежим разнотравьем.

— Ты смотри, Борис Петрович, ежели что, прямо иди на вынужденную. «Мессера», они за штабными самолетами шибко охотятся. Им за У-2 сразу железный крест дают. Так что ты ниже держись, к земле прижимайся, — советовал Апанасенко своему командиру. — Тише едешь — дальше будешь.

— Спасибо за заботу, — отвечал Белоусов, напряженно улыбаясь, поправлял портупею и прилаживал на боку потертую полевую сумку. — Что написано в книге судеб, то сбудется.

— Где такая книга? — нахмурился Апанасенко.

Комбат вернулся к вечеру усталый, сосредоточенный. Ему вытянули из колодца ведро воды. Он стянул через голову пыльную гимнастерку, вымылся по пояс, фыркал, мотал головой. Пригладив рукой мокрые волосы, сказал:

— Двигаться будем на Черную Калитву и далее на Калач. Немец выходит к Задонску, так что другой путь нам уже перерезан. Теперь, Матвей Филиппович, одна дорога остается по книге судеб.

В ту ночь передовые немецкие части подошли к Россоши. Линейщики демонтировали узел, снимали кабель под огнем. Батальон уже снялся, ушел, последние машины без огней скрылись за поворотом в 22.00. Слышались отдельные выстрелы, рев танковых моторов. К ночи стрельба стала слышней. Пролетел немецкий самолет, повесил несколько осветительных ракет, в их белесом, неживом свете притих опустевший город, горела нефтебаза, потом появились люди с узелками, с маленькими детьми на руках, с тачками, нагруженными домашним скарбом. Беженцы. Черная Калитва — горе безутешное. Проскакал всадник. «Стой! — ему крикнули. — Порвешь кабель!» «Бросай к черту свою паутину, — он огрызнулся, — немцы здесь!» — и пришпорил коня. Шли дети, держась за юбку матери. Старик толкал перед собой тележку и на ней книги. «Зачем тебе книги?» — хотел спросить Апанасенко, но не успел: надо было грузить на машину смотанный кабель. На ночных улицах начали рваться мины. Немцы заняли вокзал, там на привокзальной площади поставили батарею, автоматчики группами прочесывали улицы, постреливая короткими очередями.