Николай Верещагин - Приключение

Когда утром следующего дня он проснулся, Нина уже гремела на кухне сковородками. Оттуда доносился запах жареного, а запахов из кухни он в комнату не допускал, всегда плотно закрывал дверь во время готовки. Но Нина, конечно, этого не знала.

— Эй ты, приключенец, вставай! Завтрак готов, — весело сказала она, услышав, как он завозился.

Он встал, прикрыл дверь в комнату, а для свежего воздуха открыл балконную дверь. А когда после душа, свежий и бодрый, он вошел к ней на кухню, завтрак был уже на столе. Он заметил, что хлеб нарезан толстыми ломтями, по-деревенски, и яичницу с салом он не любил. Но ничего не сказал Нине, ел и нахваливал. Приятно все-таки не возиться у плиты самому, а съесть завтрак, приготовленный хорошенькой женщиной. Нина была спокойна и чуть насмешлива, как вчера, она как будто уже освоилась в своей роли, в ней незаметно было неловкости или смущения. «Не впервой, наверное» — мимолетно подумал он, и эта мысль неприятно задела. Когда Нина встала к мойке помыть посуду, он игриво обнял ее сзади, но получил по рукам так же решительно, как и вчера. Морщась, потер ушибленное запястье, но счел за благо не напоминать ей, что, проведя эту ночь в одной постели, они как-никак гораздо ближе знакомы, чем вчера.

День обещал быть жарким, безоблачным, и ему пришло в голову поехать за город искупаться. Они быстро собрались и отправились на Рублевский пляж. Народу в воскресный день уже с утра было много. И голубой простор водохранилища, и белые острые паруса яхт, скользящие по нему, и плеск воды, и гомон купающихся, и яркое солнце, и бравурная музыка над пляжем — все настраивало на бодрый, веселый лад, хотелось двигаться, бегать, резвиться. Нина плавала на удивление хорошо, и они заплыли очень далеко, так что к ним, разгневанно хрипя мегафоном, помчался спасательный катер с другого конца пляжа, но они, повернув к берегу, поднажали и примкнули к купающимся у берега прежде, чем катер настиг их.

— Ты классно плаваешь, — сказал Сергей, когда они вышли из воды.

— Я выросла у моря.

— Ах да, — сказал он. — Таганрог ведь на Азовском море… Ты хохлушка? — спросил он. — В тебе есть что-то украинское.

— У меня бабка была хохлушка. А я казачка — из донских казаков у меня отец.

— Я тоже как будто бы из вольных казаков, — сказал Сергей. — Только это преданья старины глубокой.

— Что-то не похож ты на казака, — с сомнением сказала Нина. — Ты какой-то типичный москвич.

Они расстелили на песке одеяло и легли погреться на солнышке неподалеку от компании, азартно игравшей в волейбол.

— А чем ты занимаешься в своём Таганроге? — спросил Сергей.

— Это тебе знать ни к чему.

— Что-нибудь секретное? Работаешь в госбезопасности?

— Да ничего секретного, но тебе это знать ни к чему. В приключении должна быть таинственность.

— И фамилию не скажешь?

— И фамилию не скажу.

— Ах да, — вспомнил он, — у тебя ведь скоро будет другая фамилия.

— Может, будет, а может, и нет… — сказала она как-то врастяжку. — Это я еще погляжу. — И тут же быстро встала, потянула его за руку. — Пойдем поиграем в волейбол.

В понедельник Нина собрала чемодан и сказала, что «приключение» кончилось, что она благодарит его за гостеприимство, но ей надо отправляться на семинар, что там она встретит своих коллег и будет жить с ними в гостинице. Сергей упрашивал, умолял, потом запер дверь и ключ положил в карман, сказав, что не выпустит ее, пока она не оставит чемодан и не даст слово вечером вернуться к нему. В конце концов она уступила. А сам он смотался в НИИ и договорился с начальством, что всю неделю будет работать в библиотеке и в институте не появится. Он позволял себе «пофилонить» иногда, зная, что потом все наверстает. Вечером Нина вернулась к нему, а он приготовил прекрасный ужин. Они выпили немного и никуда не пошли. Смотрели «Женитьбу Фигаро», и весь вечер просидели перед телевизором, как семейная пара, прожившая вместе немало лет.

Так и зажили, мирно и уютно. Нина сама хозяйничала на кухне, готовила ему вкусные борщи и котлеты, а однажды даже постирала рубашки. Он с удовольствием видел, что хозяйничает она умело, хотя и не с той педантичной аккуратностью, к которой он сам привык. Она разбрасывала по квартире свои вещи, подолгу оставляла немытую посуду на столе, она нарушила в его квартире тот абсолютный порядок, который он для себя установил, но он терпел и, зная, как она не любит ничего похожего на критику, ни слова ей не говорил. Возвращаясь с семинара, она заходила в магазин за продуктами, но денег, как он ни настаивал, у него не брала. «Я самостоятельная женщина, — заявила она — У меня есть свои деньги». Она так и не сказала ему, что у них за семинар и чем она вообще занимается, и он перестал расспрашивать. Он лишь узнал случайно, в какой гостинице остановились ее коллеги, — это была незнакомая гостиница где-то на Преображенке. Его она тоже не расспрашивала о работе. Он сам кое-что рассказал, нажимая на большую важность своей «фирмы», на ее причастность к спутникам и лунникам, но это не произвело на нее особого впечатления. Она охотно слушала его рассуждения о жизни, хотя частенько иронически воспринимала их и умела при случае съязвить. Они говорили о фильмах, о книгах, и Сергей обнаружил, что она довольно начитана. Правда, Мандельштама и Бальмонта она не читала, но зато очень неплохо знала Пушкина и Толстого и судила о прочитанном довольно свободно и самостоятельно — она была единственная женщина из его знакомых, которая не возмущалась тем, что сделал Толстой из Наташи в финале «Войны и мира», а считала, что он правильно написал.