Владимир Ставский - Сильнее смерти

Поднявшись на вершину бугра, Костя попадает прямо в хутор. Обойти уже нельзя. Строже ставя ноги, он идет в крайнюю хату, просит напиться. Пока сонная хозяйка гремит в сенцах ведром, щелкает калитка. Костя уже знает: комендант...

Входит, держась за ремень казацкой, с клювастым эфесом и ременным темляком шашки, подпрапорщик.

Широко расставив ноги, он рассматривает Костю, строго спрашивает:

- Откуда? Кто ты?

- Казак Илья Любимов, господин подхорунжий! — вытягивается Костя. Заметив мелькнувшую самодовольную усмешку у того, еще громче шпарит: — Уволен по чистой, господин подхорунжий.

- Документы есть?

- Так точно, господин подхорунжий.

Костя поспешно подает потертый увольнительный листок.

- Иду до Феодосии. Родичей ищу! — старательно выговаривает Костя.

- Можешь итти!

Костя медленно идет по хуторку, а ноги от радости - как струны. В тугом, подобранном теле кипит, переливается такая сила, что встречная девчина, не отрываясь, смотрит на него, часто оглядывается и долго-долго вспоминает про его светлые серые глаза, молодые плечи и крепкую, в ниточку, походку.

Переночевав опять на бугре в камнях, Костя уходит все дальше и дальше на запад, ориентируясь по солнцу.

Солнце, чуть поднявшись над горизонтом, уже палит, будто утра с его прохладой и не было совсем.

Одежда Кости мокра от пота, по лицу стекают едкие ручьи. Лопаются и болят сухие от жажды губы. Больно горит лицо. Глубже пошли балки, дышащие жаркой горечью полыни. Круче стали кряжистые, осыпающиеся склоны — прямо мука карабкаться да падать!

И на вершинах холмов и в балках чаще попадаются огромные груды серых камней.

«Наверное, развалины аулов крымских татар», думает Костя, а воображение уже развертывает становища, гулкий топот табунов, костры кочевников.

Костя идет, осторожно выглядывая за перевал. В этой местности должны стоять части противника.

К вечеру он выходит к глубокой долине, ровной и покатой, как гигантская чаша. Внизу пламенеет ставок, поблескивает белая сыпь солончаков. В тихом и теплом воздухе слышится перекатное блеяние овец. Огромная отара грязно-серым потоком стремится к ставку.

Костя сбегает к воде, облизывая спекшиеся губы. Навстречу с воем бросаются мохнатые злобные псы. Костя останавливается, ища палки или камней. Шагнув из тени низкорослой вербы, строго кричит старик. Псы, оглядываясь и рыча, неохотно возвращаются, ложатся около старика, шумно дышат, высунув алые языки. Костя несмело подходит. Чабан [2] Чабан - пастух. стоит, опершись руками на гирлыгу [3] Гирлыга - длинная палка с крючком на конце для ловли овец. , словно изваяние. С коричневого его лица мягко синеют глаза.

- Добрый вечер, отец!

- Христос с тобой, сын! — добродушно отзывается чабан.

- Нет ли куска хлеба, отец? — просит Костя и замечает мелькнувшее в чистых глазах старика сочувствие.

Чабан идет, мягко ступая постолами [4] Постолы - местная мягкая кожаная обувь, вроде чувяк. по траве и засохшей глине. Костя с любопытством разглядывает его вышитую белую рубаху под ветхим пиджаком.

- Не русский, отец?

- Нет, я молдаванин.

- Молдаванин?

- Да! Идем до ставочка! Будем вечерять!

Они подходят и рассаживаются на серых плитах плотины. Чабан бережно разрезает на кусочки сало, хлеб. Костя жадно следит за его руками, глотая голодную слюну, рассказывает привычное уже: нет работы, потерял родичей.

- Кушай!

И Костя ест, сдерживаясь, беря куски лишь после старика. Потом пьет прямо из ставка мутную, в мошках и в лягушечьем шелку воду, от которой ни свежести, ни прохлады.

- Как лучше пройти в Феодосию, отец?

- Дорога вот, за горой, через Качаны, — говорит чабан и, помолчав, продолжает: — А итти лучше балками к морю, а там по берегу. В Качанах войска видимо-невидимо. Казаки.

«Начинается!..» думает Костя.

- Ну, спасибо, отец! Далеко до Феодосии?

- Верст сорок.

- Спасибо, спасибо, отец!

Опасливо косясь на рычащих собак, Костя уходит от ставка, оглядывается с подъема. Опершись на гирлыгу, камнем стоит чабан, блеют овцы, лиловый и прозрачный сумрак легко ложится на долину.

Селение Качаны раскидано на просторном отлогом склоне. От простора, от пылающего увяданья зари на Костю веет жутью.

«Может, действительно, балками обойти? — мелькает у него мысль. — Нет! Надо пойти!»

Он заставляет себя итти и чувствует, что именно заставляет, хотя и страшно, и все существо его хочет избежать новой опасности.