Михаил Соколов - Искры

Овсянников, не говоря ни слова, затянул сильным басом:

— Ве-ерую…

В гостиную неторопливо вошла Ульяна Владимировна. Посмотрев слегка сощуренными глазами на Леона, на Овсянникова, она не спеша сняла лайковые перчатки, повела носом и сделала недовольную гримасу — она не выносила табачного дыма.

— Виталий, что это вы вздумали церковные песнопения исполнять? — спросила она. — Надо же знать место и время.

— Ты бы послушала, мамочка, что он тут исполнял, — сказала Оксана.

— Гимны революции, конечно… Ах, Виталий, Виталий, и вам не стыдно? Ну, когда вы учились в семинарии, это еще понятно, там принято бравировать вольнодумством. Но вы не сегодня-завтра священник! Надо забывать семинарские шалости, дорогой мой. Кормить вас будет не вольнодумство, я полагаю.

Овсянников поцеловал руку хозяйке и отошел, ничего не ответив.

— Беда с нашей молодежью! — вздохнула Ульяца Владимировна.

Оксана подошла к ней, и она поцеловала ее в голову.

— Ну, как здоровье, успехи?

— Спасибо, мамочка… Ты ни с кем не говорила о Леве? Он уже сам начал искать работу.

— Напрасно. Надо пока развлекаться, молодой человек, — с улыбкой обратилась Ульяна Владимировна к Леону и протянула ему руку. — Вокруг так много для вас интересного. Ведь вы впервые в городе, все для вас ново…

Леон неловко пожал руку и не знал, что ответить. На уме у него было: «Барыня — барыня ты и есть, и не тебе понять нашу душу», но он не мог так ответить, потому что Ульяна Владимировна воспитывала его сестру.

Обед прошел скучно. Овсянников молча, сосредоточенно ел и о чем-то думал. Ульяна Владимировна попыталась было вести с ним обычный шутливый, непринужденный разговор и добилась только того, что он своими грубоватыми ответами начал раздражать ее.

Оксана внешне была весела и разговаривала с братом, но Леон тоже находился в мрачном настроении и отвечал ей неохотно.

Скоро за столом воцарилось тягостное молчание. Ульяна Владимировна видела, что между Оксаной и Овсянниковым что-то произошло, и бросала на свою воспитанницу укоризненные взгляды.

Наконец, отказавшись от сладкого, Овсянников вышел из-за стола и направился на веранду курить, пригласив с собой и Леона.

Некоторое время они стояли молча, курили. Леон не понимал, почему Овсянников обиделся на сестру и на Ульяну Владимировну, и осторожно сказал:

— Вы сердитый, видать… Или музыка была такая?

Овсянников сумрачно посмотрел на него, выпустил дым изо рта и спросил:

— Зачем вы приехали сюда, Леон? Вы из станицы?

— Из хутора. Приехал на работу устраиваться.

— Разочаруетесь быстро. Город для вашего брата — еще большая нищета. А может быть — гибель, тюрьма.

«Опять про тюрьму… Помешался он, что ли, на ней!» — подумал Леон.

— А вы сидели в ней, что другой раз так говорите?

— Готовлюсь к этому.

— За какие же это дела?

— Дел пока никаких у меня нет, а посадить могут. Например, за непочтительные по отношению к власти разговоры, за оскорбление величества… Вы царя почитаете?

— Признаться, не думал про него никогда. А он что — некрасивый? — спросил Леон как будто простовато.

— О, да вы не лыком шиты! — понял Овсянников. — Знаете что, Леон? Бегите отсюда, пока не поздно. Тут одна гниль в мундирах. Вас загонят в ночлежку или сделают подлецом, лакеем…

Он бросил окурок и вернулся в гостиную, а Леон пожал плечами, подумал: «Несет такое, что и впрямь в Сибири очутится».

Были уже сумерки. Огромные тучи распались на облачка, и между ними проступили озерки чистого вечернего неба. На них, как светлячки, зажигались звезды.

Леон стоял на веранде, прислонясь к деревянной решетке и смотрел, как далеко на горизонте догорал еще один день. Сколько раз в своей жизни он с грустью провожал такие же безрадостные, хмурые дни и с надеждой встречал новое утро! Но каждый новый день был не лучше прежнего.

С болью, с великой обидой думал Леон о своем будущем и видел: ничего ему не сулит жизнь в городе. «Почему, — думал он, — купцы, приказчики, дворники и даже эта Ульяна Владимировна насмехаются надо мной и за человека не считают? Неужели бедному хуторскому парню только и места, что в шахте, под землей? Да земля наша такая просторная, и целины на ней, должно, половина лежит нетронутой, а я должен лезть под нее, под землю», — с горечью заключил Леон и, придавив окурок носком сапога, медленно пошел в дом.

В гостиной шел горячий спор. Ульяна Владимировна убеждала Овсянникова, что студенты резки бывают на слова, только когда учатся, а получив диплом, устраиваются на хорошую должность и превращаются в таких же верноподданных чиновников, как их отцы.