Михаил Соколов - Искры

— Первого взвода, артиллерийского дивизиона, тридцать шестого полка, Попов, ваше благородие.

— Двадцать шагов назад, кругом… арш! — скомандовал офицер.

Солдат, пробежав по мостовой двадцать шагов, остановился, повернулся и ждал.

— К отданию чести! Прямо вперед, шагом… арш! — снова раздалась команда.

Офицер достал серебряный портсигар, закурил длинную папиросу и, щуря близорукие глаза в пенсне, наблюдал за солдатом, а тот, четко печатая шаг, отдавая честь, маршировал по мостовой.

— Повторить! — раздался резкий окрик. Солдат вздрогнул, остановился и вернулся на прежнюю дистанцию, чтобы повторить все сначала.

Любопытные останавливались на тротуаре, посмеивались.

Леон со злостью швырнул цыгарку на желтую дорожку бульвара, шагнул через низкую ограду и свернул в первый же переулок.

Стиснув зубы, не зная, что делать с руками, он шел по узкой улице быстро, порывисто, то и дело оступаясь, а мысленно все еще видел белолицего, изнеженного, как барышня, офицера и солдата с тоскливо-покорным выражением глаз. «Какое измывательство! Да у нас скотину больше уважают! Как же тут жить?» — возмущался Леон про себя.

Он почувствовал, что идет слишком быстро, и, замедлив шаг, осмотрелся вокруг. Впереди него, у водопровода, с ведром в руке стоял невысокий, начавший полнеть человек в жилете и с трубкой во рту. Леон подошел к нему:

— Дайте, бога ради, напиться. Запалиться можно, — нигде нет воды.

— А ты меньше ешь, тогда пить не будет хотеться, — насмешливо проговорил человек в жилете.

— Да оно вроде и так не вразгонку едим.

Леон взглянул на незнакомца и опустил голову: «Где я его видел?»

Человек жил в маленьком домике против колонки. Пригласив Леона идти за собой, он велел ему подождать на скамейке у ворот и исчез во дворе небольшого домика.

Леон обратил внимание на выглядывавшие в окно зонтики герани, беглым взглядом окинул усадьбу. Домик стоял на свежем фундаменте из ракушечника и, видимо, при ремонте был приподнят, старенькая железная крыша его была покрашена суриком, ставни подсинены, и Леону это понравилось. «Хозяин, видать, приготовился на зиму как надо, — мысленно похвалил он владельца домика и вспомнил о хуторе: — Забыл бате сказать, чтоб потолок в амбаре переложил… Не доглядит, еще завалится».

— Вот тебе целая кварта! — сказал, хозяин, появляясь с большой медной кружкой в руках. — Только бы ты остыл малость, парень.

Леон и в самом деле был потный. Расстегнув ворот рубашки, он сдвинул картуз на затылок, вынул кисет и предложил его своему новому знакомому. Тот несколько раз потянул трубку и, убедившись, что она давно погасла, выбил из нее серый комочек пепла и набил махоркой.

Они разговорились. Леон объяснил, что он из хутора, что первоначально поехал было на шахту, к зятю, но дорогой раздумал и приехал сюда, надеясь с помощью сестры и ее воспитательницы Задонсковой устроиться на работу.

— Ходил-ходил, думал сам подыскать что-нибудь, а выходит — тут не устраиваться надо, а тикать отсюда без оглядки, — все еще не успокоившись, говорил он, сердито поблескивая глазами. — Тут и одного дня не прожить, как я сегодня насмотрелся. Так и хотелось тому офицеру свернуть морду набок, — и он рассказал о случае на Платовском проспекте.

Хозяин домика серьезным тоном спросил:

— И здорово умеешь сворачивать?

— Здорово — не здорово, а если ударю — навряд ли поднимется.

— Ого! А морды-то стоящие? Не гоже ведь руки пачкать о всякую шваль.

Леон хмуро взглянул на своего собеседника и опять подумал: «Где я его видал? Усы-то, усы!.. Постой, а это не учитель, что был у Оксаны? Он и есть», — решил Леон и спросил:

— Я извиняюсь, вы не учитель? У Оксаны были, у моей сестры.

— Я? Нет, не учитель… Знаешь что, Леон? Воду ты не выпил, заговорились, да и ни к чему теперь. Пойдем-ка чайку хлебнем по стаканчику, — предложил хозяин и, выплеснув из кружки воду, направился в дом.

Леон пожал плечами и последовал за ним.

Лука Матвеич Борщ, хозяин домика, был народным учителем, но работал токарем в депо станции Новочеркасск. Профессиональный революционер-интеллигент, он поселился в столице Области Войска Донского, чтобы отсюда руководить созданием марксистских организаций на юге России, а работать устроился токарем. Шил он скромно, изредка выезжал из города, и было принято считать, что у него нет ни друзей, ни врагов и что он — неисправимый домосед. Сорокалетний, уже лысеющий, Лука Матвеич ничего не имел против такого мнения о себе, а, наоборот, старался его укрепить. Но немногие из его приятелей, с которыми он на окраине или за городом читал книжки, были о нем другого мнения. Знали его и некоторые семинаристы и реалисты и считали его желанным гостем на своих вечеринках.