Михаил Соколов - Искры

— Машина! — усмехнулся Игнат Сысоич. — Железо косит, а человек мается… Как вареный сидит! А ну-ка, цельный день так?

Яшка узнал Игната Сысоича, остановил лобогрейку и бойко крикнул:

— Здорово дневали, дядя Игнат!

— Слава богу, «племянник»! А ты чево это, как пугало на бахче, уселся? Гляди, парень, штаны потрешь от такой работы… Отец где?

Яшка, нисколько не смущаясь, смеясь, ответил:

— Мы напеременки, дядя Игнат: пять кругов я, пять кругов Семка. Отец, видишь, других до машины не допускает. Вот и паримся. Да вон и сам он идет…

Нефед Мироныч степенно шагал между копнами. Слышался его сердитый, жесткий голос:

— Кто так кладет? За что я вам деньги плачу? Чи у вас руки отсохли?

Заметив Игната Сысоича, он свернул к нему, вяло подал руку. От Яшки он узнал, что Оксана действительно вроде как в родстве с помощником наказного атамана, и хотя она ему не понравилась, он считал, однако, что она, а стало быть и Игнат Сысоич, могут ему пригодиться при выборах хуторского атамана.

И он ласково, стараясь загладить прошлую свою вину, спросил у Игната Сысоича, зачем он пришел.

Игнат Сысоич сказал, что хочет попросить веялку на день-два. Нефед Мироныч задумчиво почесал черную бороду, как бы что-то рассчитывая, и с живостью ответил:

— Та-ак. Значит, веялочку надо? Что ж, можно это. Мы люди не чужие. Пойдем на ток, побеседуем.

— Постой. Ты ж покажи, как ты ей управляешь, косилкой.

Нефеду. Миронычу хвалиться лобогрейкой — что бутылку хорошей водки выпить.

— С дорогой душой, Сысоич, — согласился он и стал объяснять, показывая на пальцы бруса. — Это вот зубки. Они промежду хлеба как гребень идут, штоб, значит, колос ровнее попадал под косу. А то, в середине их, видишь? То ж самое и есть коса.

Игнат Сысоич прикинулся удивленным:

— А-а, вон оно как!

— А это ходовое колесо. Оно так придумано, что, когда машина идет, от него вон теми зубчиками другое колесо в середке крутится…

— Ишь ты!

— И сюда отдает. А это косогоном зовется, косу туды-сюды гоняет.

— Ловко.

— А это крылья. Они стеблины пригинают, штоб ловчее резать. А коса тут как тут: чик — и готово, а ты вилами только скидай заместо игрушки, — говорил Нефед Мироныч, но Игнат Сысоич уже видел, какая была спина от этой «игрушки» у Семки.

— Хитро придумано! Она с чужой земли аль у нас сработана?

— С чужой. Где уж нам! — Нефед Мироныч важно надул щеки и наставительно заметил — Да и зачем это нам, Сысоич?

Нам за пшеничку этих штук из-за моря сколько хошь привезут… С чужих, с чужих государств она.

Когда проходили через ток, Игнат Сысоич заметил, как при их появлении сильней зашумели веялки, более прежнего засуетились вокруг них девки, поднося зерно, отгребая провеянное, и он подумал: «Пятнадцать копеек в день платит, да и то небось не каждой, а соку выжмет, что и за полтинник не наешь».

— Чего раскрутил, чего раскрутил? Не знаешь, зерно пойдет в полову? Чи скоро надо? — незлобно пожурил Нефед Мироныч высокого худощавого парня, крутившего первую веялку, и, обернувшись к Игнату Сысоичу, как бы желая подчеркнуть, что он вовсе не строгий, пожаловался: — Вот видишь? Нету хозяина — чуть шевелятся, а покажись — готовы враз все вороха прокрутить.

— Да они, вроде, славно веяли, — я видал.

— То чужому человеку показать: мол, поглядите, как мы работаем! Ты их не знаешь, а я душу каждого вижу насквозь.

Они вошли в будку. Склонившись над низким столиком, Алена резала помидоры и лук, то и дело смахивая рукавом пот со лба. Накаленная солнцем оцинкованная железная крыша будки дышала жаром.

— Может, по рюмочке пропустим? — предложил Нефед Мироныч.

Игнат Сысоич готов был не поверить своим ушам, но объяснил это неожиданное гостеприимство влиянием Оксаны на Яшку, а того на отца, — и согласился.

— Да ежли по одной — можно. Я забыл уж, какая она и есть, от начала пахоты не пробовал.

— Наше дело такое, брат: зиму гуляй, а уж летом — ни-ни.

Нефед Мироныч подчеркнуто-ласково попросил Алену, чтобы она подала чего-нибудь закусить, и достал полбутылки водки.

Алена, удивленная не менее Игната Сысоича, думала: «Уж не меня ли пропивать будут?» Поставив на столик помидоры с луком и тарань, она удалилась в тень за будку, продолжая свои кухонные дела и слушая, о чем отец разговаривает с Игнатом Сысоичем. Но она обманулась в своих предположениях. Нефед Мироныч сначала говорил о том, о сем, но, когда в полбутылке осталось на донышке, повел речь более смело:

— …Лекарь сказал? И чего он там понимает! Корова на ногу не ходит, а он ее лечить… Я так думаю, Сысоич: на ярмарку тебе некогда, а я собираюсь. Подвяжем корову заодно, и с богом… Ты мою возьмешь, рябую можно.