Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

— Копи деньги, — коротко бросила Катерина, заслышав далекие шаги хозяйки.

— Накопишь с нашей… Зульфией… Она последний кусок изо рта вырвет.

Вошла хозяйка, и Нюра, шагнув к окну, сумела не показать ей своих слез.

— Такой вот воротник, — сказала Зульфия Латыповна. — Правда, он немножко не свежий, но вязать надо так.

— О, — воскликнула Катя, стараясь отвлечь хозяйку, — у меня есть воротник с рисунком красивее этого и поуже. Только отделка — гарусная.

— У меня нет гаруса, и я не знаю, где его теперь берут, — возразила хозяйка.

— Да есть у меня гарус, есть! — горячо подхватила Катерина. Мысли работали у нее четко, прикидывая все наперед. — Правда, подороже выйдет с моим-то гарусом… Вы бы послали со мной девицу… Она принесет и покажет вам тот воротник. Какой рисунок поглянется, такой и свяжу.

— А далеко ты живешь?

— Да нет, не шибко. Возле монастыря, на краю Гимназической.

— Ну, ладно, сходи с ней, Нюра. Только недолго. Посмотрю я тот рисунок и выберу.

Сборы были короткими, и через две-три минуты две несчастных знакомки шагали уже на таком расстоянии от красного фонаря, что можно было говорить обо всем, не таясь.

— Дак чего ж вам посетители совсем ничего, что ль, не дают, али как? — продолжая разговор, спросила Катерина.

— Бывает, что и дают, богатые… Так она же нас после каждого посетителя обыскивает.

— Как, обыскивает? — не поняла или ушам своим не поверила Катерина.

— Да так вот… Бумажные деньги совсем некуда спрятать, почти никому это не удается. А вот золотая денежка ежели подвернется, некоторые ухитряются от нее утаить… Она ведь и в волосах прощупывает, и в подушке, и в рот заглядывает, и в уши… Такую стерву не проведешь. В молодости, говорят, она сама с полгода в нашем положении была. А потом будто бы взял ее какой-то богатый татарин, а она его через год уморила.

— Ну и попала ты, касатушка, в настоящий малинник! — вздохнула Катерина, не зная, что посоветовать знакомой.

— Да все они такие, эти малинники, — возразила Нюра, все еще всхлипывая. — Наслушалась я о них от знающих девиц…

— Ну и как же ты жить дальше думаешь? — спросила Катерина, будто бы с осуждением в голосе. — Так и будешь ночной подстилкой всякому приходящему?

Они пересекли уже Толстовскую и Нижегородскую улицы и приближались к Гимназической. У Нюры после этих слов еще обильнее покатились крупные слезы, но она сдержалась и твердо, с непреклонной решимостью ответила:

— Денег я ни прятать, ни копить не умею… Да и не нужны они мне! А вот ножик хороший припрятала — ни за что не найдет Зульфия! Вот уж две недели жду. Только бы захотелось еще побывать у меня Самоедову. Живой он оттуда не выйдет!

— Молодчина! — вырвалось у Кати, а краем глаза она заметила, как мелькнул и скрылся за углом Гимназической солдат с шинелью на руке и с котомкой. Как жаль, что не видела, когда он перекресток-то проходил! Словно ветром подхватило ее и понесло, так что Нюра приотстала сразу и оторопело глядела на спутницу, ничего не понимая.

— Я бы так же сделала! — продолжала Катерина, все убыстряя шаг. — Я бы этого корявого гада Самоедова голыми руками задушила, зубами бы горло перегрызла и не побоялась бы опоганиться!

Еще чуть-чуть и Катерина выложила бы историю своей встречи с Самоедовым. Но ее перехлестнуло какое-то злобное чувство, и в то же время она понимала, что, может быть, и ее невольная вина есть в несчастной судьбе Нюры, этой красивой бабочки с опаленными крыльями. Ведь это она, Катерина, довела до бешенства Самоедова своим танцем и ловко исчезла. Она-то шла на это сознательно, а Нюра совсем ничего не предполагала.

Тут они вышли на Гимназическую. Солдат маячил впереди всего каких-нибудь в тридцати шагах и вот-вот поравняется с бабкиными воротами. Катерина понеслась бегом по тротуару, не оглядываясь на опешившую, ничего не понимающую спутницу. Именно к их воротам и повернул солдат.

— Ва-ася-аа!!! — истошно, на всю улицу закричала Катерина и уже, кажется, не задевала ногами земли.

Василий оглянулся и остолбенел от неожиданности. А она налетела на него птицей, обвила шею горячими руками и ненасытно целовала заросшие щетиной щеки, горьковатые губы, нос, лоб. Слезы радости катились по ее щекам, она их не утирала.

— Милый… родной ты мой! Да как же ты не услышал, что за тобой я шла!.. За тобой, Васенька; всю жизню иду и не догоню никак…

— Ну, ладноть, Катя,— сказал Василий, поцеловав ее как-то неумело и кособоко, и, стесняясь посторонней девушки, остановившейся тут почему-то, спросил: — В избу-то позовешь, что ль?