Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

— Ну, Миколашке, так ему и надоть, черту-дураку! — Вдруг начал прозревать Прошечка. — И правда, что в тюрьмах уж местов не стало хватать, слыхал я от знающего человека… Дык правит-то кто ж нами теперь?

Этот вопрос больше всего волновал мужиков, потому и ответа на него ждали, как манны небесной. А Виктор Иванович вроде бы не торопился с ответом, в затылке почесывал, покрякивал загадочно.

— Власть в России перешла в руки Временного правительства, — опередил его Кестер. — Это правительство демократическое, значит, народное.

— Ишь ты, — заметил негромко Леонтий, — народное, дак потому и временное. А посля постоянно-то опять, что ль, царь будет?

— Нет, — сказал Виктор Иванович, — царя больше не будет. А вот что это за народное правительство, в котором опять же угнездились и Родзянко, и князь Львов, и Ржевский, и полковник Энгельгардт, и прочие такие же, куда они поведут Россию? Кто же за мужика-то заступится?.. У нас в городе то же самое теперь творится. Выбрали временный гражданский исполнительный комитет из семи человек, а в него вошли четыре кадета, от эсэров одна женщина, меньшевик да учитель один из казаков.

— А ты что же хотел, чтобы наших мужиков туда посадили, а Леонтия бы председателем сделали? — спросил Кестер.

На, его выпад никто не обратил внимания. У всех застряли в мозгах мудреные слова Виктора Ивановича, потому как многие, слышали их впервые.

— И кто ж они такие, эти самые, — спросил Леонтий, стараясь не упустить из памяти и повторить эти слова, — ну, эти самые кадеты, сесеры, иль как их тама, меньшевики? Чего они добиваются?

— Не просто пояснить это, — откликнулся Виктор Иванович. — Лучше сказать: все они — царские прихвостни, и простому народу добра от них не дождаться.

— Власть, она, должно быть, как баба, Леонтий: поколь не спытаешь, не разберешь, чем она тибе казнить станет, — изрек глубокомысленно кум Гаврюха. — В девках-то все они милые да ласковые.

— Нечего тут испытывать! — горячо возразил Виктор Иванович. — На бе́ды мужичьи наплевать им, да как бы свои капиталы сохранить и умножить.

— Дык мужик-то опять, что ль, сам по себе останется? — не унимался Леонтий. — К кому ж ему прилепиться-то? А земли не сулят они?

— О земле, о судьбе мужичьей, о судьбах простого рабочего народа с момента своего возникновения думает партия большевиков. Но партия эта все время вынуждена была скрываться в подполье, потому вы о ней ничего не знаете. А руководит этой партией Владимир Ильич Ленин. Вот за Лениным, за большевиками и надо идти мужику. Новое правительство ничего о земле не говорит, а призывает, как и при царе, воевать до полной победы над Германией, воевать за далекие Дарданеллы, а мужику для этого еще туже надо затягивать опояску…

— Ленин ваш Россию продает Вильгельму. Так пишут в газетах, — резко возразил Кестер и ехидно добавил: — А ты, Виктор Иванович, выходит, настоящий большевичок и есть… Давно я к тебе приглядываюсь, а в упор только теперь увидел.

— Знаю, — ничуть не смутился Виктор Иванович. — Знаю, что жандармский полковник Кучин частенько читал твои доносы. И не только моя фамилия в них значилась — все, кто вот сюда приходил при Зурабове, там упомянуты. А вот сколько платил тебе за это Кучин, не знаю.

Мужики зашевелились враз, запереглядывались, потому как почти все бывали тут в разное время. Прошечка серым сделался, землистым — вот-вот задымится и вспыхнет. А Кестер побледнел и сунул руку за пазуху.

— Ну-ну, ты не вздумай чего, Иван Федорович! — упредил его Тихон. — А то как в ентот раз за леворверы-то схватились вы… Не надо!

— Да ничего не сделает он один против целого хутора, — улыбнулся Виктор Иванович, показав на плотно столпившихся в избе хуторян. — Тем более, что и писать ему теперь некуда: жандармерия закрыта, а Кучин арестован.

Эти слова сразу приободрили всех, а в толпе, где-то в глубине ее, у дверей, послышались шиканья, кто-то лез там, протискиваясь к свету в душной тесноте. Наконец пробился Мирон Рослов, сдернул с головы полицейскую шапку и возгласил:

— Здравствуйте, граждане крестьяне!

— Гляди ты, как нас теперь именуют городские-то! — удивился кум Гаврюха. — Ну-к, расскажи нам, чего в городу-то делается.

— Чего там теперь делается — не понять и не рассказать враз-то, — вздохнув, ответил Мирон, распахнул шинель полицейскую и, достав из внутреннего кармана пачку бумаги, бросил ее на стол. Тут были печатные объявления, воззвания, «телеграммы» с заборов. — Вот, почитай, Виктор Иванович, может, вместе чего и разберем.