Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

— А отчего не писал столь время? Его ведь уж в упокойниках числили все — это как?

— В гостях у поляков зачем-то были они с Гришей Шлыковым… За линией фронта…

— Славно, знать, приветили их те поляки, коли чуть не цельный год провели тама, — ворчала Ефимья, наблюдая, как все ярче светлело разгоревшееся Катино лицо — от жара высыхают на нем слезы, а листок в руке трепещется, как живой. — Нет, не так тут чегой-та. На войне по гостям не ездиют, да еще за линию фронта… Это ведь господам — и то, небось, недозволено, а тут солдат отпустили…

— Баушка, баушка! — закричала Катя и бросилась ее целовать. — Вася в отпуск приедет! Вот как поправится, так и приедет… Сам генерал посулил ему отпуск и крестом Георгиевским наградил!

— Ишь ты как! — удивилась Ефимья и тут же сникшим голосом добавила: — Неравно́ господь награждает рабов своих: кому серебряный крест, кому деревянный, а кому и никакого не достается… Видала я в Самаре, как лазаретных-то в общую ямину складывают… — Она перекрестилась и зашептала молитву.

— При-едет! При-едет! — твердила Катя, бегая по избе с прижатыми к груди письмами. — Молиться стану, чтобы скорейши залечились его раны… Да я бы и сама к ему поехала, коли б знала, как туда ехать!

— На какие ж достатки в этакую даль кинуться! — с укоризною возразила Ефимья. — Да и разъехаться в дороге можно… Вот встренуть бы его получше, и то не знаю, где чего взять.

— Найдем, баушка, найдем! — вырвалось у Кати, и она чуть-чуть не проговорилась о своих «капиталах», понимая, что тогда пришлось бы сознаться и в том, как она их добыла. — Найдем, повторила негромко. — Сама весь город на сто разов обегу, разыщу заказов и вязать круглыми сутками стану.

— Было бы чего да из чего, — подхватила Ефимья, — вязать-то и я пособлю… И хоть долго я пробыла в Самаре, а копеечки лишней не упустила. Кой-какая малость осталась.

И она полезла за печную трубу, чтобы показать эти остатки. Сморщилась Ефимья, усохла и постарела заметно. Поубавилось в ней мужичьей хватки и уверенности. А Катерине вдруг больно и совестно сделалось за свою безраздельную радость. И жалко «баушку» Ефимью в ее безысходном, навеки непоправимом горе.

Проговорили они до утра. Спать в ту ночь не ложились.

Эх, деревня, деревня ты русская! До чего ж ты несчастна, забита, ничтожна и обойдена всеми! В столице российской и во многих городах творятся события долгожданные, буря поднялась, волны от которой хлещут через моря и океаны; в западных столицах и Вашингтоне знают о случившемся, а глухие деревни, хутора живут в полном неведении, потому как вести туда не торопятся.

У Рословых такой день выдался единственный за всю войну. Как-то на второй неделе марта привалило им сразу три письма! От Василия два да от Митьки одно. (Батарейцем он воюет где-то в тех же краях.) Сперва читал их Степка, потом Тихон пришел и перечитал вслух еще раз. Радость столь велика, что без слез никак не могли обойтись. И не только бабы и ребятишки глаза да носы вытирали — Тихон и тот раза три прерывал чтение из-за невозможности произносить слова.

А потом, как схлынуло малость волнение, поутихли все — схватил эти письма Степка и вдарился с ними к тетке Дарье почитать. Прибежал туда — отдышаться не может, словно гнались за ним, — а тетка Дарья сидит за столом, одетая, в шали и уливается горькими.

В руках у нее письмо от Макара, и пыталась она разобрать его по складам, да ничегошеньки из того не вышло. И Федьки, как на грех, дома не оказалось. Он-то читать умеет, отец его научил. Дарье тоже Макар показывал буквы, да не выучила она их — ни к чему! А теперь вот сидит и горе свое заливает.

Все четыре письма перечитал ей Степка, объявив предварительно, что Вася-то все-таки живой, наградили его и отпуск посулили, как раны заживут. Разговоров по всем этим делам вышло у них множество, да еще Зинка с Патькой все время вклинивались и мешали, так что вышел от Дарьи Степка часа через полтора.

Тут ему бабка Пигаска встретилась, будто ждала у ворот.

— Чегой-та разбегались вы ноничка, — спросила она, — ай письмо получили?

— Получили, — важно ответил Степка.

— Все живы?

— Все.

— А свого непутевого-то Ваську за здравие поминайте — живой он у вас. Гадала я, все живой оказывается.

— Эх ты, баушка! — возмутился Степка. — Чего ж ты раньше-то молчала? А теперь и мы знаем, что живой. Вот два письма от его получили. В отпуск домой сулится!

Услышав такое, Пигаска вроде бы обрадовалась, пошевелила жалкими остатками бровей и двинулась в сторону своей избы, бросив на ходу: