Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

— Ну и слава богу!

Степка пошел было своей дорогой и за угол плетня к плотине уже повернул, когда услышал сзади:

— Степа! Степа, погоди!

Оглянулся — Виктор Иванович на своем Воронке подкатил с городской дороги.

— В хуторе ничего такого, важного про царя не слышно? — спросил он.

Степку такой вопрос вышиб из колеи совершенно: с чего бы это ему за царя-то еще отвечать? Он так замешкался с ответом, что Виктор Иванович и без него все понял.

— Скинули царя-то, волк его задави! А деревня, выходит, и не слышала такой новости, Степушка. Ты сядь-ка на лошадь да объяви о том хоть по своей стороне. Покричи по улице. А по этой — кого-нибудь из своих ребят пошлю.

Степка так далеко был в мыслях от всего, о чем говорил Виктор Иванович, и до того неожиданно это вышло, что никак не мог парень осмыслить сказанного и молчал, тараща поглупевшие глаза.

— Целую неделю Россия живет без царя, а тут ничего и не знают, — огорчился Виктор Иванович. — Так чего ж ты молчишь-то, объявишь?

И тут прострелило Степку до пяток — все понял.

— Объявлю-у-у! — закричал он и бросился бежать вниз к плотине.

Усмехнулся в ус Виктор Иванович, поворачивая Воронка вдоль кривого ряда изб, и поспешил домой. Около двух недель безвыездно проторчал он в городе. Новости удавалось получать регулярно, но события разворачивались быстро, цепляясь одно за другое, и непременно надо было определиться в дальнейшем поведении и действиях.

Очень хотелось подпольщикам плюнуть на всякую конспирацию и стать, наконец, «обычными» людьми, раскрыться. И условия для этого вроде бы появились, поскольку Временное правительство объявило амнистию всем политическим заключенным, свободу слова, печати, собраний…

Но, приглядевшись к местным условиям, поняли, что нельзя раскрываться всем сразу. Часть подпольщиков, хотя и будет работать почти открыто, пока не должна объявлять о своей принадлежности к партии большевиков. Виктор Иванович опять же в ту часть и попал. Но все эти дни и бессонные ночи, проведенные в городе, он летал на крыльях, — сдвинулось дело-то. «Вседержителя» больше нет!

А Степка, уразумев наконец великое значение и важность слов, сказанных Виктором Ивановичем, задыхаясь, бежал на подъем с плотины и ошалело кричал:

— Цар-ря ски-инули! Цар-ря ски-инули!

Наверху встретился ему кум Гаврюха. Домой, видать, он торопился — скотину на ночь убирать. Глянул на Степку подозрительно, подрулил к нему и — цап его за руку своей костлявой клешней.

— Захворал ты, что ль, Степка?

— С чего это ты взял?

— А чего же орешь-то несвойское?

— Виктор Иванович велел объявить, что царя скинули, — недовольно пояснил Степка. — Ну, чего тебе еще?

— Ну и хрен с им, с царем! — Гаврюхина клешня моментально расслабла, отцепилась, и он, сутулясь, пустился под уклон саженными шагами.

Во дворе Степка нарвался на мать.

— Где тибе черти носють! — набросилась на него Марфа. — Скотину прибирать надоть, а его нету.

Но Степка и ухом не повел. Вскочил в конюшню, отвязал крайнего конька, Карашка ему подвернулся, — и за ворота.

— Куды, родимец тибе изломай! — возопила Марфа, ощерив желтые зубы. А усики над верхней губой обозначились, — ну прямо, как у татарского хана.

— Царя скинули! — прокричал в ответ Степка, вскакивая на коня уже за воротами.

Мать осталась в полнейшем недоумении, а Степка, нахлестывая коня концом повода, скакал вдоль изб, заборов, плетней и кричал во все горло:

— Цар-ря ски-инули! Цар-ря ски-инули!

Вслед ему люди выглядывали из калиток, из-за плетней. Кто не расслышал слов, кто не поверил им, потому ждали гонца обратно, чтобы расспросить о случившемся. Но Степка гнал коня галопом и громко твердил одни и те же слова, ни перед кем не останавливаясь. Однако мимо Прошечки не мог он проскочить почему-то.

— Чего ты зевлаешь-то, как резаный, черт-дурак, — сказал он сердито и негромко, повелительно взмахнув рукой и приказывая остановиться. — Давно скинули-то?

— Да уж с неделю назад.

— А кто тебе сказал про это?

— Виктор Иванович.

— М-м-м, — промычал Прошечка и повернулся к калитке.

Теперь Степка помчался в другой, короткий, конец хутора. От крика он уже охрип, но дело свое продолжал, как мог. Кестерова усадьба стояла на отшибе, а сам Иван Федорович почему-то торчал у ворот и, махая рукой, звал к себе Степку. Пришлось подъехать, хотя можно было возвращаться домой, потому как и до Кестера объявление это, конечно, донеслось.

— Зачем же ты, сопливец, врешь народу про царя? — спросил Иван Федорович, сердито пошевеливая щеткой усов.