Николай Кочин - Девки

Анныч молчал.

— Хитряга парень был Долов, весь век свой чудил, — продолжал Канашев. — Сам не смеялся, а смешил, и славу по себе оставил пересмешника. Умирал когда, сказал сыну: «Пойдешь, Андрюха, лошади корм давать, под колоду не гляди». Сын взрыл, конечно, навоз под колодой и нашел там золотых целый кошель. Царство ему небесное! Высокоумный был человек.

У печки, в углу затенькали лампой. Канашев шумно встал и сказал:

— Погляди там, Иван, что делается.

Он вышел за сыном и тут же воротился с обвисшей мокрой бородой, тер ее руками у лампы.

Анныч затревожился.

— А отец мой хлеще Долова Левки и всех их был, — продолжал Егор как ни и чем не бывало, — озорничал на веку много. Маслом коровьим торговал, повадился по бабам. Бывало, едет по улице, кричит: «Яиц, куриц, масла?» — а сам солдаток глазами выбирает. Затейничал до гробовой доски и второй раз не женился поэтому, грехи замаливал и постился, — бывало, молока не хлебает в пятницу. У своих сельских яйца на дому принимал и все норовил вечером. Анна, мать твоя, статная девка была...

Канашев остановился, поглядел на Анныча пристально (тот удивленно слушал) и, опустив голову, решительно сказал:

— Оказия эта и случись. Пришла Анна яйца и масло ему продавать, а он увидал ее во всей непочатой ее красоте, лукавый его точно в бок толкнул. Продержал он ее в лавке дольше всех. Неуёмен был старик. Ну и милость за это ей оказывал. На две копейки с десятка ей дороже платил супротив прочих. Пока его ублажала Анна, так на зависть всем в ситцевых сарафанах ходила и паневу [100] Панева — бабья шерстяная юбка. забыла. А как только ты народился, тут уж — шабаш! Он к себе ее ни на шаг. А почему — понять нетрудно. Человек он почтенный, к нему старшина чай пить приезжал, так в скоромных делах ему замешанным быть непригоже. Тем более с девками-бобылками якшаться. С той поры Анна боялась мимо нашего дома проходить. Ну и назвать себя отцом он ей не позволил, да и поп на его стороне, разве иначе он окрестил бы. С той поры так тебя по матери и зовут: Анныч.

Он перевел дух.

— Выходит, Яшка, по отцу мы родные... Вот где привелось спознаться. Да. Родные братья. Родная кровь.

— Я слышал об этом, — сказал Анныч, — да только думал — брехня это.

— Вот те и брехня. Хочешь, икону возьму да поцелую. Да ведь только ты в писание-то не веришь.

— Матери-то он помогал? — перебил Анныч взволнованным, сдавленным голосом.

— Мало. Разве напомогаешься?! Наследство все мне, старшему твоему брату, оставил... Пригулыш ты. Крапивное семя, приблудный. Приблудным наследства не полагается.

Помолчали.

Оба были взволнованы.

Анныча проняла дрожь. Канашев продолжал:

— Это он, отец наш, велел для насмешки и в книге записать отчество по матери — Анныч. Поп поартачился: дескать по матери не величают. Отец свез ему два мешка муки. С той поры Анныч и Анныч. Озорство отца и в могилу свело. По снохам потом заладил. К моей бабе приставал. Младшие братья ему печенки отбили. Оттого и смерть принял. Но про это — цыц! Семейный наш секрет. Но и еще один секретец есть, и тут ты немало удивишься.

У Анныча захолонуло сердце:

— Давай уж все зараз выкладывай.

— Старик я вот, — отдавался его голос под крышей низкой каморки и тек страстным потоком в темь, — обличье мое показывает, будто я телом крепок, устойчив рукой и ногой, а душа, погляди, раскалена, душа, ровно пиявка, она сосет и сосет. Своенравен я, в отца весь! Лета, они в нашем возрасте, Яков, люто катючие. Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей!.. Человека многое тревожит, ежели душе волю думать дашь. К примеру, как же без бога-то? Всякую, скажем так, мразь учинит человек над другим человеком, и все это как с полой водой [101] Полая вода — половодье, паводок. — ни ответу, ни спросу, коли только под людской суд не попал. Без бога притом же заступника за бедных нету. Кто бедному воздаст? Ан бог-то и есть. И он велит воздавать. И воздаст. Есть правда на земле.

Он приблизился к Аннычу и хотя никого тут не было, сказал тихо, на ухо:

— Теперь пришло время. Отцовскому наследству и ты наследник.

— Отец мне не оставлял ничего. И в завещании словом не обмолвился.

— Он не обмолвился. Но бог-от? Он меня вразумил. Так вот с сего часа твоя половина в моем добре. И земли, и денег, и одежды, и утвари, и недвижимой собственности — половина. Завтра я тебе и раздельный акт вручу. Я его уж заготовил. Как хочешь, так и поступай: или со мной на паях будем вместе хозяйство вести, или получай свою долю и раздувай свое дело самолично.