Николай Кочин - Девки

Ему не возразили. Только отвернулись. А дедушка Севастьян тронул Вавилу за полукафтанье и сказал:

— Человек, брось бога гневить. Мы и при царе живали. Бывало, корова пестра да и та без хвоста. У тебя круглый год «Христос воскресе», а нам «Не рыдай мене, мати». Вот что бывало!

Он вытер глаза и поднял руку, дрожащую, как осиновый лист.

— Народ труждается, не трожь народ, надсадишь ему душу — грех тебе будет.

До заката пробыли на болоте.

Марья вылезла из топи на луговину. В кочках росла мелкая осока, вейник и пушица. Тут на компосте работали парни. Они накрест разрезали отточенными лопатами кочи, свивали их в виде треугольных ломтей. Ломти очищались от земли, которая лопатами развеивалась по лугу, тонкий же покров дерна сохранялся — кусками его при случае прикрывали обнаженные места почвы.

Из-под кочи парни доставали хорошо разложившийся торф, складывали его слоями вперемежку с золой, пока не вырастала на луговине высокая куча. Самый верх ее делался покатым, чтобы в крупные дожди вода скатывалась вниз. Множество таких куч улопачено было на кочкарнике — ряды их кончались у самой мельницы.

Марья торопливо отыскала у костра лопату. Шарипа подвела женскую ватагу к истоку канавы и отмерила пространство по сажени на каждую девичью душу. Девки, присев на корточки, начали раздирать руками дерно [97] Дерн, дерно — верхний слой почвы, густо заросший злаковыми растениями, который тщательно сохраняется и поддерживается на пастбищах, выгонах и лугах и, наоборот, удаляется с пашни. болотины. В зияющих яминах, полных воды, доставали они пригоршнями куделю [98] Кудель — волокнистая масса. бурого торфяника и раскладывали вдоль канавы.

День, напоенный сутолокой потливого труда, отцветал в пегих бликах июльского солнца. Но артельщики все еще корчевали пни на берегу, очищали от зарослей луга, валили кустарник. Утки и кулики суматошно вспархивали и перелетали с места на место. Люди смело разворачивали недра земли в этом заповеднике тишины. Пиголицы кружились над работниками с печальными криками. Все было поколеблено, встревожено. Зияющие черные канавы и копани [99] Копань — выкопанная на месте с близким залеганием грунтовых вод яма, в которой вода держится все лето. прорезали болота.

Пока там артельщики взрывали болото, на бугре у села, с которого было обозримо все пространство вдоль реки, просвирня водрузила старинную икону «Подательницу ума». По преданию, икона эта избавляла обращающихся к ней от глупости. Икону водрузили на шестах и подняли высоко. Теперь перед нею просвирня выкрикивала просьбу про вразумление артельщиков. Она падала на колени, стукалась лбом о землю, истово крестилась. Это же делали и ее подруги-старухи.

— Вразуми их, матушка заступница, помрачился разум их, — взывала просвирня. — Вразуми их, наставь на путь истинный. Услышь, утешительница, плачь мой и слезы горькие узри. Словно смола горючая проедают они меня все дни. Лик земли, богом созданный, искажают, мошенники. И безмерно возгордились: полагаясь во всем на усилие рук человеческих. Умнее бога хотят стать. (Она пригрозила в сторону работающих.) Не гордитесь! (Голос ее напрягся и задрожал.) Сатана от гордости в преисподнюю уготовал. А царь Навуходоносор превыше себя никого быть не чаял, зато господом в вола был обращен. Фараон египетский за гордыню в море потоп... Вразуми их, господи, и помилуй. Не ведают бо, что творят.

Когда усталые люди проходили мимо этого сборища, просвирня принялась кропить их священной водой из кувшина веником. Брызги летели им в лицо. Поднялся смех. Он породил в просвирне приступ свирепой злобы.

Она подошла к Аннычу вплотную. Глаза ее горели безумным огнем, челюсть тряслась.

— И ты, старый дурак, будешь в огне гореть, в самом пекле. Ты коренной на селе заводчик всему дурному. (Она поднесла к нему медный крест.) Целуй! Очищайся от скверны! Припади к стопам господа. Он многомилостив. Он разбойника простил и блудницу.

Анныч отстранялся от нее:

— Уйди, старая: я коммунист с семнадцатого года.

Исступленные в темных впадинах глаза пронзили его:

— Ах, ты так?.. Так я на головы ваши призову новые скорби, голод, мор, войны, смуты.

— Давайте споем, — предложил Санька и затянул песню. Молодежь подхватила, заглушая выкрики просвирни.

Егор Канашев оставил жительство на селе и, запродав мелкую бакалею, перебрался в мельничную сторожку. На людях стал угрюмым. Около построек ходил все так же молодо, зорко поглядывая на гурты кирпича и леса. Плотникам постоянно напоминал: