Александр Андреев - Спокойных не будет

— Погоди,— сказала я.— Дай хоть туфли надеть.

— Ничего, и так сойдет, по-домашнему.— Он втолкнул меня в комнату.— Глядите, какая птичка залетела к нам на огонек! Принимай, отец, свою любимую сноху!

За столом находились почти все свои: старший брат Алеши, Иван, с женой Татьяной и дочкой Надей, которая, несмотря на поздний час, не спала; жена Семена Лиза и сосед по квартире, пожилой человек, со своей женой.

— Женечка,— сказал отец Алеши, вставая навстречу мне.— Спасибо, что вспомнила про нас, стариков. И в такой день. С праздником тебя! — Я поцеловала сперва отца, а потом всех остальных по очереди. Отец приободрился, подправил усы.— Пристраивайся вот тут, со мной. Алеши нет, так ты с нами. А я думал, вы врозь окончательно...

— Это он врозь,— сказала я тихо.

За меня тотчас заступилась мать:

— Не время сейчас об этом.

— Верно, не время,— согласился отец.— Выпьешь с нами, дочка?

— Выпью,— сказала я.

— Семен, наливай.

Семен немного растерянно взглянул на меня.

— Вина-то нет, Женя, вот беда. Не ждали тебя, все выдули. А купить? Все закрыто.

— Налей водки,— сказала я.

Семен обрадовался.

— Ты молодец, Женька! Без фокусов, без ломанья. Так и надо!

Я встала.

— С Новым годом вас! С новым счастьем! — Повернулась к матери.— Вас, мама...— Потом к отцу: хотела назвать его по имени-отчеству и вдруг назвала просто: — Вас, отец...— Мое обращение сильно растрогало старика, даже руки у него задрожали, а в глазах, окруженных мелкими морщинками, переливались слезы.

— Спасибо,— прошептал он и еще раз поцеловал меня в щеку.

Я опустилась на стул, обвела всех взглядом и улыбнулась: мне было хорошо и спокойно. В сущности, здесь была моя вторая семья, здесь все просто, все были приветливы и внимательны со мной, а особенно мать. Она считала Алешу «младшеньким», а по Алеше и я для нее была «младшенькой». Мать стояла позади меня, и я чувствовала прикосновение ее руки к моим волосам. Маленькая Надя, обойдя стол, как бы невзначай очутилась возле меня и, обняв одной рукой за шею, трогала мои серьги, браслет на руке...

Мы пели песни захмелевшими голосами, пели неслаженно, но никто не замечал этой неслаженности, и все продолжали петь, обрывали на полуслове одну и начинали другую. Потом мы — я и Семен,— поставив на проигрыватель пластинку, плясали, с криком, с топотом, с частушками. Все остальные хлопали в ладоши.

Вдруг Семен остановился.

— Женя, а ты видела нашу Женьку, маленькую?

— Нет. Где она?

— Идем покажу. Ведь ее назвали в твою честь по настоянию Алеши.— Семен толкнул дверь в соседнюю комнату.

Мать подергала его за рукав.

— Тише, ради бога! Разбудишь.

— Она спит что надо, как солдат. — Он зажег свет.— Проходите.

За мной и за Семеном, стараясь не шуметь, двинулись все остальные. Сгрудились у кроватки. Девочка спала, посапывая и изредка причмокивая, крохотная, точно куколка, ко лбу прилипла тугим завитком черная прядка волос. Сдерживая дыхание, мы смотрели на нее и шепотом высказывали свое восхищение. Семен нарушил тишину, выкрикнув:

— С Новым годом, дочка! Расти большая.

На него зашикали, замахали руками. А маленькая Женя, как бы отвечая на приветствие отца, сладко потянулась, чуть выгибая спинку, и пошевелила губами.

— Уходите,— сказала мать.— Надышали винищем!..

Я села на диван и почувствовала такую усталость, что не могла стронуться с места. Тут я и проспала до утра. И Алеша об этом даже не догадывался.

АЛЁША. Утром тяжелый изморозный туман оседал на снега, повисал колючими полотенцами на ветках, открывал вдали, за речкой, вливающейся в Ангару, крутое взгорье. Там, среди поредевшего леса, разрастался поселок индивидуальных домиков, выглядевших отсюда игрушечными. Они возникали, кажется, за одну ночь: еще вчера между двумя стволами вековых лиственниц было пусто, а нынче, смотришь, уже прилепилась избушка и над нею кудрявится голубой дымок. Прибавился еще один новосел, он уже кинул зов семье: прилетайте к новому месту жительства! И прилетят. Первое время сердце матери сожмется в горошину от отчаяния и изумления перед нависшей над ее головой тяжкой тучей тайги. Но постепенно она свыкнется и, придя в себя, собравшись с силами, станет обживать этот дикий берег, совьет гнездо, разведет очаг, и для народившегося здесь человека не будет роднее и краше места на земле, чем этот берег...

В самые отдаленные углы, непроходимые, глухие, пробивался наш человек — в пески, на неукрощенные реки, в тайгу, на пустоши, в вековечные льды, на края земли — и обживал их, обстраивал. И вооружение-то его состояло тогда, три десятка лет назад, из топора, да пилы, да лопаты; на ногах лапти, рубаха без пояса, лицо в бородище. Я видел кадры кинохроники тех лет и поражался: в глубоком котловане, точно в муравейнике, копошились люди, огромное число людей; по доскам, проложенным по склону котлована, везут, надрываясь, тачки, полные породы, а по другой дощатой трассе спускались порожняком; наверху тягловая сила — лошадка, запряженная в телегу, целые обозы лошадок и телег, и колеса тонут в грязных колеях по самые ступицы...