Александр Андреев - Спокойных не будет

— Поссорились,— ответила я.

— Это вы зря. Значит, весь год будете в ссоре. Есть такая примета. Из-за чего поссорились-то? Приревновали небось?

— Приревновали.

— Он тебя или ты его?

— Оба вместе.

— На вечеринках только тем и занимаются, что ревнуют друг друга. У меня жена ревнивая — спасенья нет! А я, как выпью, становлюсь ухажером — тоже спасенья нет! — Парень хохотнул, открыв белозубый рот. Притормозил.— Здесь сойдешь?

— Здесь.

— А может, в нашу компанию поедешь догуливать?

— Спасибо.

— Ну, с Новым годом тебя!

— Тебя также,— сказала я.— Желаю счастья.

— Тебе тоже.— Шофер не закрывал дверцу.— Слушай, это я зря сболтнул насчет того, что весь год будете ссориться. Это бабьи приметы. Предрассудки. Выбрось из головы.

— Ладно, выброшу.— Я помахала водителю рукой. Самосвал опять рванулся с места.

Таганская площадь была как бы застлана белым снежком и выглядела по-праздничному прибранной и свежей. Кое-где были распахнуты окошки, из них валил сизый пар и вылетали звуки музыки и нестройное, с выкриками, пение.

Я пересекла площадь, прошла немного по улице и свернула в темные ворота. Во дворе было глухо, мрачно и страшновато, и я побежала, споткнулась, чуть не упала... И вот деревянная лесенка, ведущая на второй этаж, где живут отец и мать Алеши.

На площадке перед самой дверью я задержалась, чтобы перевести дух, овладеть собой.

«Зачем я иду? — спросила я сама себя.— Что даст мне и им это мое посещение? Они, наверно, со всем уже смирились, как с неизбежным, и давно позабыли обо мне, а если и вспоминали, то с горечью и с досадой. Больше месяца не давала о себе знать, а тут вдруг — нате вам! — заявилась. Зачем? Что от этого изменится в моей жизни? И вообще, что привело меня к ним? Да у меня и мысли никогда не было о таком визите. Не толкнуло ли меня сюда чувство душевной неустроенности и одиночества и желание пожаловаться кому-то на свои боли? Но, может быть, мои боли для них безразличны? Тогда зачем тревожить стариков в такой час, они уже спят, наверно. Веселиться им не с чего. Приду завтра, если меня потянет сюда с такой же силой, как в эту ночь... Но повернуть назад, находясь у цели, едва ли у кого хватит сил. У меня их нет».

Я позвонила. Подождала немного и позвонила еще раз, продолжительней и настойчивей. Меня сразу же охватила дрожь, легонькие туфельки на шпильках обжигали ноги льдом. Дверь отворила мать Алеши, в белой кофте, в белом платке, повязанном под шею, оживленная, по-праздничному веселая. Она, всплеснув руками, испуганно попятилась от меня.

— Батюшки, Женя! Да как же это ты... в такую поздноту, одна? Не случилось ли чего? Заходи скорее.

— Звонила, звонила,— сказала я, перешагивая порог.

— Неужто? А у нас и не слышно. Мужики расшумелись, музыка гремит...

— Озябла я. Ноги прямо закоченели...— Мне хотелось захныкать, как в детстве возле Нюши.

— Еще бы не озябнуть в такой-то обувке. И пальтишко легонькое.— Она раздела меня.— Пройдем на кухню, там жарко.— В кухне усадила на стул возле плиты,— Туфельки свои скинь, надень мои тапочки, они у меня на меху...— Быстро наклонилась, сняла с моих ног туфли.

— Ой, что вы! Я сама...

— Сиди, сиди, грейся.— Ноги как будто окунули в горячую воду — так стало тепло, я даже зажмурилась от удовольствия. Мать спросила: — Из гостей, что ли? Нарядная-то какая.

— Сбежала,— ответила я.

— Что так?

Я ощутила вдруг свою заброшенность: вместо громкого застолья, танцев под замирающие звуки музыки в полутемноте сижу вот в какой-то кухне, где остро пахнет жареными пирожками, луком, селедками. И все это по вине Алеши.

— Бросил меня, уехал — живи, как хочешь,— проговорила я сквозь слезы.— Ну и живу — ни девка, ни баба, не поймешь что. Лезут всякие с ухаживаниями, пристают с поцелуями... Вот и сбежала.

— Ах ты, господи! Что же мне с вами делать-то? Ума не приложу. И присоветовать не знаю чего... Что же ты плачешь-то?

— Обидно,— сказала я.— Думаете, легко жить одной-то? Ни поговорить не с кем, пожаловаться некому...— Мать глядела на меня и участливо качала головой. Я спросила: — Алеша письма не прислал?

— Прислал.

Мне стало еще обиднее, еще горше.

— Вот видите! А жене своей не прислал. Про меня не спрашивает?

— Нет, дочка.

Я встала.

— Я пойду. Обогрелась, спасибо.

Мать улыбнулась спокойно и понимающе.

— Никуда ты не пойдешь. Не пущу.

Из коридора донесся голос Семена:

— Мама, ты скоро там? — Он появился в кухне, слегка навеселе, в расстегнутой рубашке, галстук съехал набок.— Что ты тут возишься? — Увидел меня, остолбенел: — Женя? Вот кого тут прячешь, мать! С Новым годом, сестренка! — Приподнял меня со стула, поцеловал в обе щеки.— Это ты молодец, Женька! Вот удружила так удружила! Нечего тебе на кухне сидеть! Идем, покажись народу!