Григорий Канович - Я смотрю на звезды

И Мирэле тащит умницу к реке. Там Бенцке шлепает по лужам и швыряет в свою кормилицу камнями.

Наигравшись, Бенцке скулит:

— Домой.

Мирэле поднимает его на плечи, и Бенцке качается на горбу, как в седле.

— Бенцэле, миленький, — упрашиваю, — дай я тебя понесу.

— Не надо.

— Бегом побежим, — предлагаю я. — До костела.

— Побежим? До костела?

В глазенках Бенцке вспыхивают задорные огоньки, которые тут же гаснут.

— А за что я буду держаться? У тебя же горба нет.

Мирэле опускает голову, и от этого камень становится еще больше и страшнее.

— Я тебе ножик подарю, — задабриваю я.

— Ножик?

— Перочинный… С двумя лезвиями. Идем ко мне, Бенцэле!

— Хорошо. Только сперва покажи ножик.

Я вытаскиваю из кармана единственное свое богатство и сую Бенцке. Он трогает его своими короткими, точно обрубленными пальцами и говорит:

— Ржавый.

Убить этого Бенцке мало!

— Брось его, Мирэле. Пускай его заберут цыгане.

Бенцке заливается слезами. Мирэле стоит в нерешительности.

— Слезай, не то отдубашю.

— Отстань от него, Авремэле. Он же маленький, — чуть слышно отвечает Мирэле и, сгибаясь под тяжестью ноши, уходит.

Я долго гляжу ей вслед. Камень все уменьшается и уменьшается, пока совсем не пропадает вдали.

Я знаю — Мирэле сейчас плачет.

Неужели доктор Шульман не может ей помочь?

Все в один голос твердят:

— Нет.

А я не верю. Стоит ему захотеть, и она будет здорова. Придумал бы что-нибудь, нашел бы какую-нибудь целебную воду.

Мирэле глотнула бы ее и сбросила с себя и камень, и Бенцке.

Винцукас божится, что такая вода есть. Где, он не знает, но она есть.

Не может быть, чтоб ее не было. На свете столько чудес: и это синее небо, и эти зеленые деревья, и эта быстрая река! А родники в Скаруляй! Они чисты и прозрачны, как слезы.

Я поведу к ним Мирэле, заставлю ее напиться, и, если бог будет милостив, она станет, как все.

Доктор должен что-нибудь придумать, иначе я высажу у него окно или… или сам не знаю, что сделаю.

У доктора Шульмана гостит его племянник — гимназист Шмуле. Приехал Шмуле с двумя чемоданами, бамбуковой удочкой и большой бородавкой на правой щеке. Бородавка у него странная, похожая на сплющенную монету или на раздавленную ягоду.

— Кроме этого, у него есть еще папаша, а у папаши двухэтажный дом в Каунасе, — говорит каждому встречному и поперечному хромоногий печник Мейлах, у которого тоже бородавка и тоже на правой щеке.

Чему-чему, но бородавке Шмули я не завидую.

Я завидую его двум чемоданам и особенно бамбуковой удочке.

Удочка гладкая, блестящая, с черными ободками-кольцами. Она мне снится ночами…

Я хожу за Шмулей, как тень. Я все жду, что он обернется и позовет меня. Но он не оборачивается. А если кого-нибудь и позовет, то местечковых собак, путая их клички, или сына господина Айзенберга — Переца.

И вдруг происходит чудо: Шмуле окликает меня.

— Эй, ты, — сопит он. — Хочешь заработать?

— Хочу.

— Мне нужны мухи.

— Сколько?

— По два цента.

— Я спрашиваю: сколько нужно?

— Много… Сто… Двести…

— Сто или двести?

— Сто. И пожирней.

— Жирных у нас мало. Разве что в мясной лавке…

— В мясной ли, на помойке — меня не интересует. Хочешь заработать — будь любезен достань.

— Что ж. Я буду любезен. Я достану. А скажи, зачем они тебе?

— Это уж мое дело.

— А удочку дашь подержать?

— Дам.

— Куда принести их?

— К Большому камню.

— Я приду с Винцукасом.

— Приходи с кем угодно. Только побольше мух притащи.

— А почему ты сам их не ловишь? Не умеешь?

— Это уж мое дело, — фыркает Шмуле и уходит прочь.

Это, конечно, его дело. Но есть вещи, которые все умеют делать. Например, кушать. Бабушка, правда, считает, что и это я делаю лучше других, но я с ней не согласен. Мойшка-Сорока умеет кушать не хуже меня… А мух ловить — это же пустяки. Главное — затаить дыхание, подкрасться неслышно и — хлоп!.. Можно ловить их по-другому — занавеской. Но для этого нужно, чтобы бабушка не видела…

Перво-наперво возьму дома три спичечных коробки и пойду к мяснику Гиршу…

Мясник Гирш сидит на завалинке. Закрыв подслеповатые глазки, он греет свой живот на солнышке и сладко похрапывает. Услышав шаги, Гирш вздрагивает и привычно выпаливает: