Григорий Канович - Я смотрю на звезды

Бабушка сплошь состоит из понятных слов. Что бы она ни сказала, все понятно:

— Авремэле, вставай!

— Ложись!

— Сбегай!

— Почисть!

— Подмети!

— Выбрось!

— Выплюнь!

— Съешь!

— Подавись!

— Не шляйся!

— Не выводи меня из себя!

Есть у бабушки два-три непонятных слова. Первое — это «люблю».

— Я люблю тебя, разбойник, люблю, — приговаривает бабушка и щиплет меня за уши, бьет черпаком, не пускает к Винцукасу, тащит в синагогу.

— Я люблю тебя, негодник, люблю, — приговаривает бабушка и оставляет мне хвост от рыбы, кости от селедки, жижу от горохового супа.

— Я же люблю тебя, люблю!

Второе непонятное слово — это анцемит [4] Анцемит — искаженное «антисемит». .

— Директор гимназии Олекас — анцемит!

— Полицмейстер Корсакас — анцемит.

— Бакалейщик Гайжаускас — анцемит.

— Винцукас — анцемит.

У деда только одно непонятное слово: «Ну».

Больше всего непонятных слов у дяди Мотла-Златоуста и все на «уция» и «ация»:

— Коституция!

— Революция!

— Экспотация!

— Нация!

И вот еще:

— Агитация!

Мои размышления о непонятных словах неожиданно прерывает бабушка. Уж, видимо, так заведено на свете, что спрятаться можно от кого угодно — от полицейского Гедрайтиса, от гимназиста Владаса, от отца и матери, но только не от бабушки.

Бабушка найдет тебя повсюду.

Ну что ей стоило пройти мимо? Мало ли кто в местечке проходит мимо меня: и сын господина Айзенберга, и дочь лавочника Зака, и племянник домовладельца Капера.

Дядя Мотл-Златоуст клянется, что они буржуи.

А почему бабушка не может быть буржуем?

— Тебе, — кудахчет она, — голуби и уклейки дороже синагоги.

Дороже!

Красиво поет кантор Шлейме, а с голубем ему не сравниться. Когда воркует голубь, у меня внутри все переворачивается, как будто я сам птица.

— Я пойду с тобой на вечернюю молитву, — обещаю.

— А на дневную?

— И на дневную… А деньги дашь?

— Дам. Нет, что я узнала, что я узнала! — всплескивает руками старушка. Ей не терпится поделиться со мной новостью.

Бабушка всегда приносит уйму новостей. Дядя Мотл-Златоуст уверяет, что в газете скорняка Лейзера нет и половины того, что бабушка приносит из синагоги.

— Спросил бы хоть, что я узнала, — укоряет меня она.

— Белошвейка Менухе замуж вышла?

— Проснулся!

— У молочника Ария корова пала.

— Удивил!

— Казиса арестовали.

— Кого?

— Казиса. Брата Винцукаса.

— Что же ты молчал, разбойник. Рассказывай, за что?

— За агитацию.

— Не больше и не меньше?

— Не больше и не меньше.

— Ну, а дальше?

— Что дальше?

— Много этой агитации у него нашли?

— Много.

— И все золотом?

— Не знаю.

— Или серебром?

— Не знаю.

— Ты когда-нибудь, разбойник, научишься рассказывать толком? Такое дело, а от тебя ничего не добьешься!

— Бабушка! А про свою новость ты и забыла!

— Ах, да, — спохватывается старушка. — Гончар Пейсах сказал мне, а ему сказал жестянщик Хиле, а жестянщику Хиле сказал хромоногий Мейлах, а хромоногому Мейлаху сказала Песе-Фруме, что к нам придут русские.

— Русские?

— Со звездами на шапках.

— А что они будут делать?

— Охранять нас от Гитлера.

— А зачем у них звезды на шапках?

— Чтобы все видели.

Бабушка говорит еще что-то, но я не слушаю.

Меня совсем не интересуют цены на воловье мясо и женитьба парикмахера Шмуле.

Меня совсем не интересует больная печень казенного раввина.

Меня совсем не интересует пожар в Укмерге и погром в Шяуляй.

Я весь охвачен добрым предчувствием, ожиданием чего-то необыкновенного. Так бывает ранней весной, когда на речке ломается лед, когда набухают почки и прилетают птицы.

Я иду с бабушкой по местечку и гляжу на прохожих, вернее, на их шапки.

Как ни хороша фуражка полицейского Гедрайтиса, к ней звезду не приколешь.

Или ермолка казенного раввина. Самая крупная звезда поблекла бы на ней в два счета.

Зато как бы украсили звезды картуз каменщика Пранаса, шапку скорняка Лейзера, кепку Казиса!

И мне звезда пришлась бы к лицу. Я назвал бы ее Сириус или еще как-нибудь.

Я не променял бы ее ни на какие богатства: ни на пугач, ни на цветные карандаши, ни на бамбуковую удочку.

Я обязательно попрошу у русских звезду. И они мне не откажут, потому что у кого их много, тот должен быть щедрым!

— Скоро они придут, бабушка?

— Ты о ком?

— О звездах.

— О каких звездах?

— О русских.