Виктор Петров - Рекламный ролик

— Помогло?

— Ни-ни, Олежек…

— Врешь, помогло!

На смену Гарькавому снова возник Гриня с котелком малинового отвара.

— Не могу, Гриня, вода волю взяла, на двор хочу…

— Силой волью…

— На улице как? Сеет?

— Пей!

— Мелочь сеет?

— Аха, мелочь. Допивай…

Видя, что после их стараний согбенный Ивин едва дошел до ведра в углу, Гарькавый швырнул рюкзак в изголовье нар и через минуту уже захрапел.

Огонек керосинового светильника обрисовывает сидящего за столом Гриню и выдолбленную из гриба-трутовика пепельницу на подоконнике. Остальное пространство избы в полумраке, оттого, наверное, изба кажется Косте удивительно уютной.

Нары — ряд одинаковых по толщине, сально блестящих, тепло-коричневых бревен. Из тех же бревен и потолок, только подтесанных до бруса. Из них и дверная коробка, и сама дверь.

«Все равно недоступный виноград — шиш ее снять без мощного павильонного света. Отснимался…»

Пытаясь забыться, Костя следит за Гриней. Тот снял с печи зашипевший котел, разбавил крутой кипяток холодной водой и со старательным терпением на лице погружает огромные ладони в котел. На экране стены будто дым из вулкана затрепетал пар.

— Ноют, Гринь? В сауну тебе надо…

— Аха, ноют, сволочи. Спасу нет…

Последним удивлением засыпающего Кости было: на нары Гриня лезет не погасив светильник. Странно, не похоже на него. Керосин у них на исходе. Во сне он слышал, как Гриня вставал, рылся в вещах, тормошил его зачем-то… Что-то искал.

— Дрыхнешь? — неприязненно бросил Гарькавый Ивину. Костя с трудом, через боль успевает за ним глазами.

— Жарит меня, Олежек. Поясница по-прежнему, и голова раскалывается…

— Значит по-правдишному решил заболеть? По-вашему: с температуркой, с градусничком? — Гарькавый сузил глаза до щелочек-лезвий. — Тогда квиты мы с тобой, киношник, — рубанул ребром ладони по голенищу. — Во! Выше сапог за ночь намело. В мышеловку я тебя заманил. Ты, киношник, не бледней, я ведь причитать над тобой все равно не буду! Полбеды буран — Гриня сбежал! Половину супов угреб с собой. Ну, крыса, мал свет — посчитаюсь я с тобой!

Хотя и не к Ивину относилась фраза, но он поискал глазами ружье.

Гарькавый как завороженный уставился в окно и щелкает, щелкает курком ружья.

«Отменный кадр, — машинально отметил Костя. — Капли на запотевшем окне, и те же капли на тоскливом лице. Все остальное сейчас не главное, пустячное… Чуть недопроявить — уйдет в черный провал».

— Патроны ему зачем, если ружье не взял?

Гарькавый пыхает под нос, сдувая с кончика капли.

— Думал, догонять кинусь… А ведь просчитался, крыса! — внезапно повеселел Гарькавый. — Заветный патрончик я всегда во внутрянке ношу!

Он сдул с патрона табачные крошки, загнал его в ствол.

— Вот что. Ждать, пока ты отлежишься, дурость получится. Наметет выше брюха, да и не ходоки мы потом с тобой без шамовки. Речки вспухнут. Гриня-то ведь недаром слинял — местный он… Сейчас дорога каждая минута, за хребет надо перевалить. Ухожу я тоже… Переть мне тебя не по силам. Доберусь я до Слюдянки, значит, и тебе счастливая масть — жить будешь…

Костя молчал. По затылку снова будто стучало обухом топора. Что кино? Маломощное зрелище… Научиться бы настроение на экране прокручивать, чтобы зритель на всю жизнь запомнил, как пахнет сейчас смертью снег с сапог Гарькавого. Может, тогда кто-то из сидящих в зале и позаботится о его сынке… У Лешки уже вылезли два верхних зуба, и на любое, даже фальшивое внимание к себе сынка радостно смеется: «Гы-гы-гы». «А как же она одна с сыном?» — подумал Костя о жене.

Гарькавый разложил остатки супов на две одинаковые доли, И от стола было отошел, но не выдержал — осклабился.

— Жирновато тебе половину, валяться-то… А мне жратва для силов нужна. Не дойду я — тебе и вовсе супы бесполезны. Так что по справедливости давай…

Он заново переделил супы и смахнул вместе с сухарными крошками свою долю в рюкзак.

— Ружьишко ты сам обещал. Помнишь, обещал? Что, иль, может, напомнить тебе? — истерично выкрикнул Гарькавый, как клоп наливаясь красной злобой. — Я напомню! Прижало тебя, киношник, так и уравнялись сразу. Олежком зовешь! А подарок сделать от души Олегу Павловичу — снова в кусты? Стыдно, киношник? То-то же!

«Молчать с ним. Психопат. Пристрелит…» — приказал себе Ивин. Но когда Гарькавый потянулся к кофру с кинокамерой, не выдержал:

— Не трожь, Олег. Бесполезен он тебе, не продать. Не трожь, говорю!

— Дурочка! — ласково и нагло оборвал его Гарькавый. — И до порога не доползешь сейчас с ним. Медвежатник… А я тебе по дороге панорамок накручу с первым снегом. Для тебя же стараюсь! — с надрывом выкрикнул Гарькавый, но Костя его уже не слышал. Только на перекошенном злобой лице с челочкой беззвучно и плавно, как бы в замедленной киносъемке, сокращался черный рот.