Иван Гавриленко - Меж колосьев и трав

Красильников разволновался, достал из шкафчика сигареты, закурил одну неумело.

— Вы мне вот что ответьте, — поддерживая дрожащими пальцами сигарету, спросил он. — Виновата война в смерти моей матери иль нет? Ведь если бы мы не уезжали, потребовалось ей пахать или как?

— Вы лучше про фронт расскажите, — попытался отвлечь его Саватеев. — Как вы там воевали?

— Да что фронт? У меня грамота есть от Лелюшенко.

— От того самого, прославленного? Командующего танковой армией?

— Да. Мы за Котбусом мост минированный брали. Подползли ночью в дождь. А тут с нашего берега подвода какая-то подошла. То ли беженцы ихние, то ли солдаты отставшие… Началась перебранка! Мы этим и воспользовались. Прорвались под шумок к взрывному устройству — остальное, как говорится, было делом техники…

Хозяин, наклонив голову, посмотрел на опущенные меж колен руки. Он вяло и как-то неохотно рассказал еще несколько случаев из военной биографии. Однако по мере того, как он говорил, а число вспоминаемых эпизодов росло, им все более овладевало возбуждение.

— В Померании было, — начал он еще один рассказ, все так же рассматривая свои руки. — Въезжаем в деревню… Мы впереди, как всегда. А из боковой улицы человек тридцать автоматчиков. Я соскочил с брички, подвалился к стенке. А те-то, на шоссе, идут, не знают ничего. Я им кричу: «Силуянов, Силуянов…» А Силуянов зубы скалит, заливается, понять не может, чего это мы кувыркаемся. Я озлился. «Силуянов, — кричу. — Сволочь! Чего смотришь? Пропадем!»

Лицо хозяина посерело, на лбу выступили капли пота. И Саватеев вдруг понял, что разбуженное воспоминаниями, в душе Красильникова зашевелилось пережитое в том померанском бою потрясение. Волнение мешало ему говорить, речь становилась все более бессвязной. И логика в рассказе отсутствовала, как, может, отсутствовала она в том давнем столкновении. Вскоре кроме отдельных слов — «пристрелялись», «отъехали», «РГК» — уже ничего нельзя было понять. На губах Красильникова появилась пена. Он замолчал.

— А когда хоронили, — внезапно глухо добавил он. — Я в гроб тихонечко постучал: «Слышишь, мол, друг? Победа!».

— Победа?.. — не зная что сказать, переспросил Саватеев. — А хоронили кого?

— Я же рассказывал…

В это время за спиной Саватеева неслышно открылась дверь и в комнате появилась женщина.

— Фима, — решительно сказала она, подходя к Красильникову и делая из-за его спины Саватееву запрещающий жест рукой. — Ефим! Сегодня к двенадцати нам сено подвезут. Ты решил, где его складывать?

Красильников сидел, потупившись, с тоской глядя на свои руки.

— Я сейчас, — сказал он угасшим голосом.

— Ну, поди, поди, умойся, — мягко приказала ему женщина. — Я там мыло новое положила. Поди.

— С ним это бывает, — сказала она, когда Красильников вышел за перегородку. — Вы уж очень-то ему не напоминайте. И простите нас. Сено у соседей уже сваливают, скоро тут будут, так мы пойдем.

— Ничего, ничего, пожалуйста, — сказал Саватеев, — Вы на меня внимания не обращайте, делайте, что хотите. А я в сельсовет зайду, по улицам погуляю. Мне с селом познакомиться надо.

Его вышли провожать на крыльцо. Солнце сияло. В углу залитого его лучами двора возле «Москвича», поставленного на домкраты, возился парень в рубашке с засученными рукавами.

— Сын! — тихонько объяснил хозяин, лицо которого постепенно розовело, возвращаясь к жизни. — В нынешнем году школу кончил. Да вот мать упросила годик дома побыть из-за моей болезни.

— Поздненький он у нас, — вздохнула хозяйка. — Пока мы детишек Фиминой сестры поднимали, в училища да техникумы устраивали, годы-то наши и ушли. А его Алешкой назвали! По моему дядьке, который один из всей родни домой с войны вернулся. Может, это поможет Алешке? Он ведь у нас тоже по военной части надумал идти.

— Да, — подтвердил Красильников. — Зимой поеду к военкому, пусть в училище направляет.

— Вы попозже обедать к нам придете? — спросила хозяйка.

— Приду.

— А то обижаться будем!

— Да приду, приду.

— Ну, смотрите…

На дворе чуть слышно звенел, осыхая, песок. На улице возле магазина, на земле, изрытой следами людей и животных, скучно валялась оберточная бумага. Саватеева сразу потянуло к заросшей бурьяном деревенской площади, в конце которой высился памятник. Миновав развалившиеся воротца, которые никому не препятствовали проникать вовнутрь, он остановился возле мемориального сооружения. Оно представляло собою нечто вроде бетонной буквы «П», сильно вытянутой вверх. Внизу, поперек него тянулся гипсовый барельеф с изображением солдата, матроса, летчика и партизана. «Откуда здесь партизаны?» — подумалось Саватееву. Памятник ему не понравился — во всем сквозила мода, какая-то игривость проглядывала в деталях. А ведь дело-то связано со смертью. Обычный скромный обелиск со звездочкой наверху, может быть, даже, обычный крест были бы уместней.