Александр Авдеенко: Я люблю

Рекомендуя читателям «Юности» новую вещь Александра Авдеенко — вторую книгу его популярного романа «Я люблю», которая является совершенно самостоятельным, законченным произведением, я хочу привести три цитаты: одну из Добролюбова, другую из Плеханова и третью из Гейне.

Первая — из Добролюбова:

«Мерою достоинства писателя или отдельного произведения мы принимаем то, насколько служат они выражением естественных стремлений известного времени и народа».

Было знаменательно, что первая книга романа «Я люблю» молодого рабочего писателя родилась в горниле первых пятилеток.

Помню, какое большое впечатление произвел на меня этот взволнованный, горячий роман, и помню, как радовался ему его крестный отец М. Горький, который всегда считал, что о рабочем классе лучше всего напишет сам рабочий.

Вторая цитата — из Плеханова:

«Писатель является не только выразителем выдвинувшей его общественной среды, но и продуктом ее... он вносит с собой в литературу ее симпатии и антипатии, ее миросозерцание, привычки, мысли и даже язык».

В этом и заключалась причина громадного успеха романа «Я люблю» не только в нашей стране, но также и далеко за ее пределами: он был переведен почти на все европейские языки, выходил в США, Южной Америке, Китае, Японии...

Наконец, вот что говорит Гейне:

«Всякая книга должна иметь свой естественный рост, как дитя. Все наскоро, в течение недель написанные книги возбуждают во мне некоторое предубеждение относительно автора. Честная женщина не рожает своего ребенка до истечения девяти месяцев».

Вероятно, именно поэтому вторая книга романа написана уже в наши дни, то есть через тридцать лет после первой, хотя и начинается она с того же места, на каком кончилась первая книга «Я люблю». «Мне хочется обнять... весь мир!..» «...Молодое солнце встает над горою и обрушивает на меня и на землю жаркие потоки... Солнце Магнитки!.. Небо приблизилось, хоть рукой доставай».

Пожелаем же успеха новой книге Авдеенко, где, не меняя своей восторженной, приподнятой манеры тридцатых годов, автор рассматривает минувшие события первых пятилеток с новой исторической вышки, на которую его подняло время.

Молодое солнце встает над горою и обрушивает на меня и на землю жаркие потоки, тянет все живое за уши.

Солнце Магнитки!.. Двадцать пять мне, вымахал сколько положено, дальше вроде некуда тянуться, но я все еще расту. Бегу — и чувствую, как расту. Небо приблизилось, хоть рукой доставай. С каждой минутой, с каждым шагом наливаюсь силой.

Ну и утро! Ну и денек! Не было, наверное, такого со времен сотворения мира! Хорошо мне сейчас, но еще лучше будет в полдень, вечером, завтра, через год. Ни от кого и ни от чего не зависит моя радость. Ее источник в моих руках, в моей душе.

Пыль на дороге уже теплая. Она сочится сквозь жиденькую парусину моих потрепанных, на резиновой подошве скороходов, греет и щекочет ноги. Пороша Магнитки! Сизая поземка строительной бури. Крохи, оброненные землекопами, грабарями, экскаваторщиками с праздничного стола пятилетки.

Под гору, все под гору спускается моя рабочая тропа. От соцгорода до горячих путей Магнитки.

«Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир!» — воскликнул когда-то Архимед. Мы ни у кого не выпрашиваем эту точку, сами создаем ее. Главные свои сбережения вложили в Магнитку. Корабль за кораблем посылаем в чужие страны. Продаем пшеницу, сало, масло, меха, лес, лен. Покупаем домны, мартены, прокатные станы, рудообогатительные фабрики, воздуходувки. Бриллианты, царские собольи мантии, жемчуга, платину, золото, полотна Рубенса и Рембрандта, говорят, обмениваем на машины. Ничего! Настанет час, Рембрандт и Рубенс вернутся к победителям, а золото мы навсегда унизим за то зло, какое оно причиняло людям: построим из него общественные уборные.

Разрослась чуть ли не на сто квадратных километров наша мировая точка опоры — Магнитка. Домны — первая, вторая, третья, подпирают своими башнями уральское небо. Воздух над ними перекипает зноем. Нежно курятся контрольные свечи. Стоят колонны заводских дымов: жемчужные, шоколадные, белоснежные, грифельные. Радуга Магнитки! По железобетонному хребту эстакады грохочет вертушка, поезд, составленный из заморских самоопрокидывающихся хопперкаров. Вертится днем и ночью, в туман и в бурю: с рудой — в доменный, порожняком — на Магнит-гору. Многотрубная электростанция развернулась в мою сторону сотнями озаренных окон. Экскаватор «Марион» высоко взметнул свою стрелу, распорол небо. Оскалились, засияли зубья ковша. Ревут, поют, стучат, скрежещут гильотинные ножи, чудо-резаки, автоматические зубила, сверла, прессы, клепальные молотки.