Александр Авдеенко: Я люблю

Постоял, повертелся и молча шарахнулся вниз. Ни я, ни Васька не успели удержать беглеца.

Вася плюнул вслед Тарасу:

— Туда тебе и дорога, боягуз несчастный!

Я промолчал. Если бы ты знал, Вася, как я сам боялся, ты бы и меня запрезирал. Теперь мое сердце бьется ровнее. Все страхи позади. Через несколько минут наверняка обниму Ленку. Глаза, небось, проглядела. Цел и невредим твой Санька. Ураган «Елена» все-таки смилостивился.

Стопорю на бетонной эстакаде. И сейчас же на паровоз взбирается пропахший табачищем человек. Гремит кожаным заморским регланом, лезет обниматься, всякие громкие поздравительные слова выкрикивает.

Ждал Ленку, а явился Губарь, начальник Магнитостроя, директор завода, мой донецкий земляк.

— Здравствуйте, Яков Семенович!

— Здорово, земляк! — Он трясет мою руку так, будто хочет выдернуть. — Здорово, герой!

Газеты всего мира трубят о Магнитке и Губаре. Заморская «Таймс», рассказывал мне всезнающий Ваня Гущин, называет Губаря самым дорогим человеком в мире: он будто бы расходует в месяц несколько миллионов долларов и ни единого цента барыша не имеет. Пусть болтают. Какой спрос с торгашей!

Губарь — это наша живая легенда. Неразделимы он и самые первые, самые трудные шаги Магнитки. Губарь — это время артельных грабарей, прибывших к берегам дикого Урала на собственных лошаденках, на собственной телеге, со своими лопатами, казанами, кухарками, собаками, домашним скарбом и с отчаянной мудростью, выработанной поколениями обездоленных трудяг: дать поменьше, взять побольше. Померкла вековая мудрость полумужика, полупролетария, отходника-сезонника на советской большевистской стройке. Заскорузлые бородачи отдавали Магнитке все, на что оказались способны, хотя сами получали не ахти как много.

Губарь — это пыльное время котлованов, тяжелой глины, бездорожья, артельных костров, палаток.

Губарь — это время первых лампочек Ильича в дремучей степи, первых бетонных замесов, первых фундаментов, бессонно-авральных, овьюженных, вымороженных ночей и дней на строительстве заводской плотины, первых заводских труб и заводских корпусов. Губарь — это первый рабочий огонь, первый не вхолостую грохочущий агрегат, первый действующий цех, первые тонны выплавленного чугуна.

— Низко кланяются тебе доменщики, чертяка! — шумит Губарь и хватает меня за грудки. — Достоен ордена. Домны спас, герой!

Вон куда хватил мой знаменитый земляк! Орденами награждают тех, кто границу защищает, самолеты испытывает, кто на автомобиле через Каракумскую пустыню пробивается.

— Да, орден! — гремит и щедрится Губарь. — Трудовое Красное Знамя! Представим! А пока получишь денежную премию. Тыщу целковых. В придачу велосипед подкину. Раскатывай! Благодарю, Голота! От всего, як кажуть у нас в Донбассе, щирого сердця.

Чудеса! Все-таки выскочил в герои. Не зарился на даровщину, а отхватил удачу. Черт с ней, удачей. Пусть ловят ее за хвост лоботрясы и хапуги. Не думал я об этом. Просто работал. И к Ленке спешил.

— Яков Семенович, ничего мне не надо.

Не дает Губарь договорить. Смеется. Дубасит меня в грудь маленьким крепким кулаком. В самое сердце стучится.

— Не отбояривайся, герой. С горы виднее, что ты сделал. Все! Пусть теперь Гущин трезвонит во все колокола. Ждет он тебя.

Из своего темного закутка на неяркий электрический свет выступает Непоцелуев. На чумазом лице составителя дурацкая, во весь рот ухмылка.

— Товарищ директор, разрешите узнать, на двоих ваша премия или на одного?

Губарь с удивлением смотрит на довольно-таки бесцеремонного парня.

— А вы... кто? Помощник?

— Голота, растолкуй, как я стал твоей правой рукой.

Куда денешься от такого? Пришлось рассказать.

— Я ж говорил!.. — Губарь еще раз стукнул меня в грудь кулаком. И Непоцелуеву перепало его ласки. — Оба герои! Оба награждаетесь! В завтрашнем номере нашей газеты будет опубликован мой приказ. А теперь — айда в редакцию, к Гущину! Ждет он вас. Поторопитесь.

Ваське, барбосу, мало того, что премии добился. Поговорить, позубоскальничать, отвести душу хочет. Да с кем еще!

— Товарищ начальник! В самый раз, минута в минуту, вы казной тряхнули. Спасибо! Теперь мы вашим рублем свой дырявый карман заткнем.

— Ладно, хватит тебе! — останавливаю я болтуна.

Сдали смену. Под первым краном, подвернувшимся под руку, умылись, привели себя в порядок.

— Умираю от голода! — стонет Васька. — Ну ее, эту редакцию, к бесу! Побежим в едальню!