Александр Авдеенко - Я люблю

Перепрыгиваю ров. Перескакиваю через кучу камней. Догоняю людской поток. Спецовки, пропахшие землей, маслом, железной окалиной, стружкой. Сбитые, пропыленные ботинки. Веревочные чуни. Черные резиновые калоши. Заскорузлые сапоги. Хорошо печатать шаг в рабочем строю. Левой, левой!.. Шагаем здесь, в Магнитке, а слышно в Африке и Азии, в Америке и Австралии. Сотрясается шар земной.

Левой, Донбасс! Левой, Кузбасс! Левой, Уралмаш, Хибиногорск, Березники, Соликамск, Комсомольск-на-Амуре, Ростсельмаш! Левой, тракторные и автомобильные! Левой, Запорожсталь!

Левой, левой, левой, пятилетка!..

Левой, левой, десятимиллионная армия горновых, слесарей, забойщиков, монтажников, сталеваров, вальцовщиков! Левой, первое поколение хозяев жизни!

Эй, вы, уолл-стритовские толстосумы, керзоновские облезлые львы, новоиспеченные канцлеры, бывшие ефрейторы, пилсудчина всякая, трепещите!

Рабочие люди! Красные люди! Гигантскую лестницу я преодолел вместе с вами, прежде чем попасть сюда, на «пуп рабочей земли», на горные хребты пятилетки, на подступы к бесклассовому обществу. Еще в прошлом веке Ленин предсказывал: «Человек будущего в России — рабочий». Я и есть тот самый человек.

Вот и мое рабочее место. Все железные дороги Магнитки, сотни километров, называются просто подъездными, а наш участок около домен — горячие пути. Тут порядка больше, чем везде. И народ ладный, с гордой осанкой кадровых рабочих. Не то что братья-сезонники. Платят нам полновесной монетой. Кормят по особым, горячим карточкам: добрая порция хорошо пропеченной чернушки, наваристый борщ, кусок солонины, каша перловая, а то и гречневая, компот. Редко выпадает постный день. Холодным металлургам и солонину дают с оглядкой, а нас, горячих, не обделяют. Землекопы вовсе не видят молока, а нам оно перепадает. И отпуск у нас не две и не три недели, как у других, а месячный. И на бесплатную путевку в санаторий имеем больше прав. Наш премиальный фонд никогда не оскудевает.

По дороге на свою Двадцатку забегаю в доменный, к Ленке. Еще четверть часа до первого утреннего гудка. Пятнадцать минут, девятьсот секунд— и все будут полны улыбок Лены, сияния ее глаз.

Вбегаю под железобетонную палубу высоченной эстакады, где прохладно и сумеречно. Отсюда хорошо видно стеклянную, залитую светом кабину машиниста. Стою и любуюсь, как работает Ленка. Прикасается она к рычагу, и громадина скип возникает из бункерной пропасти, с тяжелым гулом проносится по наклонному мосту, добирается до верхней своей точки, опрокидывается, ссыпает руду в загрузочный конус и пускается в обратный путь. Пустой падает в яму, с грузом летит на-гора.

Ленка сидит в своем железном кресле величественно, как на троне. Королева. Кажется, переборщил. Ну их, королев, подальше! Королева хороша только на шахматной доске. Работница! Своими руками новую жизнь строит.

Экстренное торможение! Стоп!

Невдалеке от меня, за колонной, что подпирает литейный двор, притаился неизвестный мне наблюдатель. Стоит и нахально смотрит на мою Ленку. Высокий, бравый, в синем заморском комбинезоне. Американец? Немчура? Новый прораб? Инженер из управления? Командированный москвич? Кто бы ты ни был, а мне определенно не нравишься. Чистюля! Наверно, целый вечер мазюкал, сдабривал зубным порошком свою обувку.

По всему видно, недавно появился в Магнитке. Не прокален степным солнцем. Не выдублен буранными ветрами. Могу предсказать его судьбу: скоро вспорхнет, улетит. Немало таких перебывало у нас. Не приживается на нашей земле чертополох и перекати-поле.

Есть у него еще одна примета. На переносице глубокая, хоть карандашом закладывай, впадина.

А что если я трахну его по этой отметине?

Опускаю голову, разжимаю кулаки, бормочу:

— Красное, белое, синее, желтое!..

Может, этот красавчик таращит свои глаза на Ленку просто так. Может, он не летун, а полноценный ударник, ничуть не хуже меня. Нельзя судить о человеке по ярлыку, тобой же наклеенному.

«Я не знаю, кто ты, пока не увижу, как работаешь», — говорил Антоныч каждому коммунару. Не верил ни хвастливым речам, ни слезам. «Труд, — говорил он, — выводит человека на чистую воду».

Поумнел я. Вот так всегда бывает, когда на помощь призываю Антоныча. Не оставляет он меня и теперь, удаленный за тысячи километров от Магнитки.

Сорвался я с того места, где стоял как вкопанный, и помчался к Ленке. Она торопливо поправила волосы, вытерла лицо платком, облизала губы. Зря прихорашивается. В любом виде, причесанная и лохматая, бывает ладной и пригожей. Морозное солнце и вьюжный ветер давным-давно, еще когда Ленка бегала со мной на лыжах, разделали ее лицо в цвет зари да так и оставили.