Александр Авдеенко: Я люблю

— Здравствуй, Саня. Почему взъерошенный?

Вот и верь после этого вековой мудрости: «В душу человека не заглянешь». Все видит, все чувствует моя Ленка.

Надо тревогу вывернуть наизнанку, посмеяться над собой.

— Здорово, чертяка напугал меня, — говорю я.

— Какой чертяка?

Я кивнул в ту сторону, где только что стоял нахальный наблюдатель.

— Сбежал. Трусливый ухажер!

Лицо Ленки вспыхнуло, покрылось каленой смуглостью и стало еще ярче.

— Брось разыгрывать, Саня!

С головой выдала себя, а на словах сопротивляется. Не смеет сознаться, что позволила любоваться собой чужому дяде. Эх!.. Мало ей моей любви, еще кого-то желает покорить.

Хочется мне сказать что-нибудь такое-разэтакое...

Красное, черное, белое, синее, желтое!..

Осадил на дно свинцовую муть, прокашлялся, говорю:

— Хлюст какой-то пялился на тебя целый час.

— Целый час?.. Ай-я-яй! Да как же ты вытерпел?

И рассмеялась. На литейном дворе, наверное, было слышно, как она хохотала. А я мрачно молчу. Кто же он? Откуда взялся? А не тот ли это молодец, которого она когда-то любила?.. Пропал и явился.

Вон куда меня занесло! Столько времени не придавал этой допотопной истории значения, а сейчас...

Стрелка часов подбирается к восьми ноль-ноль. Ленка вытирает фланелевым лоскутом стекла приборов и ехидничает:

— Чего, дурень, боишься? Мало тебя любят, да?

— Я боюсь? Что ты! Не родился еще такой, кто запугает!

Это уже совсем лишнее. Перед кем вздумал хорохориться? Поднимай, притворщик, руки, сдавайся!

Прогудел гудок.

Пришла сменщица. Ленка собрала свои пожитки, и мы выходим из кабины. Утро в разгаре. Воздух прозрачный, как родниковая струя: пей взахлеб, прохлаждайся, всматривайся в летние дали хоть до края земли.

Шагаем с Ленкой по солнечной долине доменного, по горячим путям, со шпалы на шпалу. Мою Двадцатку разыскиваем, разговариваем.

— Знаю я, Саня, как смотрят на меня эти... настырные. Ну и пусть. Ты всех и каждого застишь.

Ленка кажется мне теперь во сто раз лучше, чем минуту назад. От доброго чувства, от умного слова хорошеют и красавицы.

— Вечером увидимся? — Ответа она не ждет, уверена, что увидимся. — Ты ко мне прибежишь или я к тебе?

— Как хочешь.

— Ты! У нас сегодня перелом смены. В два опять выйду на работу. Буду ждать. Не задерживайся.

И она рассмеялась без всякой причины. Весело ей со мной. А мне с ней. Теперь только хорошо понимаю, какая сила скрывается в стихах Пушкина «Я помню чудное мгновенье». Вся моя жизнь с тобой, Лена, будет «чудным мгновением». Всегда ты будешь являться, «как мимолетное виденье, как гений чистой красоты».

Мимо нас пробежал паровоз Шестерка. Из окна высунулся чернявый машинист.

— Посмотри! — Я толкнул Лену. — Это он! Тот самый... наблюдатель.

Она внимательно смотрит вслед паровозу. Брови ее ломаются.

— Не веришь ни себе, ни мне? Эх, коханый ты мой!

Ленка хотела высмеять меня, а вместо этого приласкала.

Коханый! Любимый!

И я прямо тут, на горячих путях, на виду у всех, оставляю на губах Ленки печать коханого.

Не кончается наша с Ленкой короткая дорога: не можем найти Двадцатку. То ли она скрывается от нас, то ли мы от нее убегаем. Удивится напарник, проработавший весь вечер и всю ночь, что не сменил я его вовремя.

Прибавляю шаг.

Под шлаковыми желобами надо поискать Двадцатку. Идем через литейный двор. Пользуюсь всяким случаем, чтобы хоть краем глаза взглянуть на работу доменщиков. Свет чугунной плавки запал мне в душу с малых лет, с тех пор, как бегал к отцу на завод с краюхой хлеба и кастрюлькой борща, укутанной в старый пуховый платок.

Нет моего паровоза и под шлаковыми желобами.

Несемся, прыгаем по лестнице, минуя сразу две-три ступеньки, и сталкиваемся с Костей Шариковым. Серьезный он и тощий, длинношеий. Расклепан в длину за счет ширины. На такого девчата не заглядываются.

— Так вот, оказывается, чем ты занимаешься, Богатырева!.. Свиданничаешь!

Мы с Леной еле-еле сдерживаемся, чтобы не расхохотаться.

— А стенная газета? — вопрошает Шариков. — А дела ячейки? А ликвидация неграмотности среди союзной и беспартийной молодежи? А членские взносы? А трудовой заем?

Ленка еще теснее жмется ко мне, улыбается.

— С ночной иду. Отдохну часок-другой, а потом и за дела ячейки возьмусь. Бывай здоров, Костя! Рада была тебя видеть.

Попробуй разгневайся на такую!