Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

За стеной ревела река. Подстанывал Котенок. А Эдька вдруг понял, что именно сегодня он узнал истинную цену тайге. И то, что им открыто сегодня, гораздо серьезнее, чем изученное за всю предыдущую жизнь. И будто снова голос Саввы услыхал:

— Федя… а я про тебя-то другое полагал… А ты когда задумывал про то, почему дед из тайги не уезжает до себя в Ленинград? Нет? А ты задумай. А потом и поймешь, что к чему. Ему теперь как, хоть бумажки писать, а только бы тут. Во… А в чем дело? Да кто тайгу повидал, да кто ею привечался, тот сроду в любые Крымы не поедет. Народ тут пробы другой. Я бы каждому на Руси закон такой довел: чтоб через тайгу к делу своему шел. Тут ты и цену увидишь и себе, и товарищу. Который ледащий, так нехай он до себя домой катит. А коль ты человек, так самый тебе раз тут жизню строить. И размах, и для силушки в жилушках выход. Во как!

Эх, Савва, Савва, тебя бы сюда. Как бы тут ты сейчас сгодился. А что делать Эдьке? Как поступить? Только бы поднялся завтра Макар. Только бы не остаться одному. Вон бормочет что-то. Бредит. Такая рана.

Заснул внезапно. Просто очередная мысль осталась недодуманной. Взяла и медленно растаяла в сером невидимом тумане.

Ночью Эдьке было душно. Воздуху не хватало. В напряженной памяти метались смутные тени. Наезжал на него трактор, гнался за ним со звериным упорством, а когда уже совсем почти нагнал, появлялся откуда-то Коленьков и упирался плечом в радиатор машины: «Ну как испугался? А я подшутить малость, поглядеть, как ты духом-то, квелый или ничего». И будто уже не Коленьков, а Макар улыбается и говорит ему: «Ты сигай прямо, не ошибись. Упасть нельзя!» И все вокруг: и мир, и лес, и река — вдруг меняли привычные точные очертания, будто глядел он на все сквозь обычное кривое стекло, как в комнате смеха. И лица знакомых ему людей наплывали из ничего до невозможности искривленные, и вот уже десятки страшных масок прыгали вокруг, и каждая кричала басовито и жутко, а над всем этим стоял неумолкающий грохот, будто с огромной скалы срывались вниз бесконечные потоки, и он, Эдька, стоял на краю одного из них, а отец ему говорил: «А ты не бойся. Не бойся. Оно в жизни всегда так: главное — себя преодолеть. Человек все может, а самое трудное для него препятствие, куда силы уходят, — на преодоление себя».

Он открыл глаза, и все вокруг показалось ему серым и странным. Подслеповатое окошко глядело тревожным взглядом занимающегося рассвета. Он полежал с минуту, приводя мысли в порядок после ночной неразберихи. Голова была тяжелой и горячей. Потрогал пальцем лоб он пылал. Болело где-то внутри, за глазами. Ломило в суставах, и руки совершали какие-то плавнонеторопливые движения.

Макар тихо постанывал. Его лицо затекло синебагровым наплывом. Правого глаза совсем не было видно. Кожа на левой стороне лица желтовато-прозрачная, какая-то пергаментная. Дышал тяжело, со свистом.

В памяти Эдьки, будто в ускоренном кино, пронеслось все, что было вчера. Он оделся, натянул сапоги, шапку. Вышел из хаты и долго стоял у крыльца, вглядываясь в туманную морось. Берег реки вырисовывался сутулым взгорбком с двумя искривленными елями. Когда подошел ближе, то увидел туманные клочья, висевшие над водой. Он впервые встречал такое, чтобы туман был похож на ватные обрывки, подобные тем, которые вешают на праздничную елку. Потом, из самой глубины туманного облома, выплыло темное пятно, которое затем, приобретая привычные очертания, стало трактором, перекособочившимся посреди потока. Поток сорвал запор правой дверцы и теперь свободно стремился своим путем. Эдьке показалось, что трактор еще больше продвинулся к обрыву.

Эдька принес воды в деревянном туеске, найденном в боковушке. Поставил его на лавку. Разжег печку, загрузил ее дровами. Пошел поглядеть окрестности. Ветра, видать, здесь крепко похозяйствовали. Тайга вся в буреломе. Нашел старую просеку. Бывали тут люди. Даже следы трактора на подмерзшей земле. Поискал место повыше, не нашел. С пригорка, заросшего пихтачом, поглядел по сторонам. На юг проглядывалась дальняя низина.

Когда вернулся — Макар сидел в исподней рубахе, в штанах и сапогах. Встрепанная рыжеватая голова медленно повернулась к Эдьке:

— Живой? Ну спасибо тебе…

— Чего ты?

— Спасибо, говорю… За вчерашнее.

— Ладно. Что будем делать?

— Трактор глядел?

— Да. Мертвое дело. Не подступиться.

— К лесопункту надо идти. Нога у меня, понимаешь… Нога. Вывихнул, что ли? Ступить не могу.