Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— О, я намерена похитить у вас этот бутончик, — шутливо обратилась она к Зориной, дружески коснувшись до ее плеча рукой.

Зорину немного смутил этот фамильярный тон, напоминавший развязность вышедшей в люди кухарки, и она нахмурила брови.

— Вы, кажется, и прошлого года взяли у нас одну воспитанницу к себе в дом, — сухо заметила старуха.

— О, она вышла замуж, ма шер матам, — развязно произнесла веселая дама. — Я удивительно сшастлива или несшастлива, назовите как хотите — но мои девушки так скоро виходят замуж… Рука легкий!

— Я, право, не могу вам дать сегодня решительного ответа, — сказала Зорина и попросила развязную даму оставить ее адрес.

Когда веселая дама уехала, Зорина дала совет Скворцовой не брать предлагаемое ей место. Тот же самый совет дала девочке и Катерина Александровна. И Зориной и Прилежаевой казались подозрительными в этой женщине развязность манер, чересчур черные и слишком правильные брови, чрезмерно яркий румянец на щеках, излишняя любезность с воспитанницами и щедрое предложение большого жалованья рядом с очень ограниченными требованиями.

— Смотри, Скворцова, не лучше ли подождать другого места, — посоветовала Зорина.

— Вам она, верно, тоже не нравится? — спросила Катерина Александровна.

— Да, — ответила старуха. — У нее манеры… немки из Риги… что-то слишком беззастенчивое и наглое… ты подумай, Скворцова.

— Мне, Анна Васильевна, хотелось бы поскорей выйти отсюда, — промолвила Скворцова. — Вы знаете, каково мне здесь жить… проходу нет…

— Ну, потерпи немного!

Старуха задумчиво пошла с Катериной Александровной в свои комнаты и с грустью, намеками объяснила молодой девушке, что она охотно взяла бы на время Скворцову в свои комнаты, но что и тут бедной девушке нельзя быть, так как Александр Иванович очень «ветреный» человек.

— Я, впрочем, удержу ее в приюте до лучшего места, — решила Зорина.

У Катерины Александровны сжималось сердце, она чувствовала, что она легко могла бы помочь Скворцовой взять ее к себе в дом, где девушка кое-как прокормила бы себя в первое время работой, но в то же время какой-то голос тайно предсказывал ей, что этот план не осуществится. Дня через четыре в приют по обыкновению заехал Грохов справиться о больных. Со свойственной ему грубостью он спросил при встрече со Скворцовой:

— А ты еще здесь?

— Да, она еще не нашла места, — ответила за нее Анна Васильевна.

— Ее нанимал кто-то…

— Да, но я боюсь отпустить ее на это место, — объяснила Зорина, чувствуя, что Грохову уже все передано, — зто какая-то подозрительная особа…

— Слюшанке нзт никакого дела до того, какой ее барина, — сухо произнес Грохов. — Тут нешего разбирайт. Нушно освободить приют от этой девшонки. Она сама подозрительный теловек… Приют не богаделен. Даром всех нельзе кормить. Прошу вас сделать распоряшений. Мы ошен, ошен недоволен з вамп!

Зорина как-то съежилась и дала обещание обделать дело. Когда Грохов удалился, старуха начала с горечью жаловаться Катерине Александровне на своих шпионов и на необходимость отпустить Скворцову в услужение к подозрительной статской советнице. Катерина Александровна встревожилась: молодое, еще не уставшее и не приглядевшееся к жизни сердце забилось сильнее. Молодая девушка не могла хлопотать за Скворцову у княгини, так как Гиреева уже уехала в деревню на лето; оставалась одна слабая надежда на помещение Скворцовой у Марьи Дмитриевны. Катерина Александровна решилась переговорить с матерью.

— Что это ты, Катюша, выдумала. Мы сами едва перебиваемся, — возразила Марья Дмитриевна.

— Она, мама, будет работать, — заметила Катерина Александровна.

— Какая работа летом? У нас у самих работы теперь нет, а где же еще для нее достать! Да и бог с ними, с чужими людьми! Дай бог самим перебиться!

— Да ведь она погибнуть может! нам бог пошлет на ее долю, — уговаривала Катерина Александровна.

— Нет, уж ты мне и не говори! Не стану я чужой крыши крыть, когда сквозь свою каплет. Всех голодных да холодных не соберешь к себе и не накормишь, когда и сами голодны. Молода ты, так тебе и кажется, что всех пригреть можно; а я пожила, так знаю, что и самим-то не выбиться из нужды.

Катерина Александровна вспылила и снова наговорила матери резких слов. Но на этот раз борьба окончилась не победой. Марья Дмитриевна плакала, жаловалась на дочь, но непоколебимо стояла на своем и кончила свою речь словами:

— Что ж, выбирай, кто тебе дороже — я или она. Возьмешь ее в дом, я уйду. Конечно, ты вольна меня выгнать; я на твоей шее сижу… Ну перебьюсь как-нибудь, Христовым именем побираться буду, у добрых людей угол найду…