Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— Я вас не приглашаю к себе, — промолвил он на прощанье.

— И, батюшка! уж где нам, черным людям, беспокоить вас, нашего благодетеля, — с низкими поклонами произнесла Марья Дмитриевна.

— Почему же нет? Я буду очень рад, — пробормотал Данило Захарович, нахмурив брови от неожиданного оборота разговора. — Но я только потому заметил, что не приглашаю вас, что вам, я думаю, некогда ходить по гостям.

— Уж какие мы гости! — снова приниженно воскликнула Марья Дмитриевна.

— Но все же, если что-нибудь понадобится, обращайтесь ко мне, — продолжал Дапило Захарович. — Я всегда готов помочь. Я еще буду у вас. Хочу повидаться с племянницей. Надо о детях подумать.

Данило Захарович ушел, провожаемый Марьей Дмитриевной до самого двора.

На следующий день Катерина Александровна была встречена в своей квартире словами матери:

— А знаешь ли, кто у нас был вчера? Угадай-ка!

Катерина Александровна не старалась отгадывать, так как у них не было ни одного человека в мире, приход которого мог бы особенно обрадовать их.

— Не знаю, мама! — ответила молодая девушка, целуя детей.

— Нет, ты угадай.

— Право, не угадаю!

— Дядя, Данило Захарович! — воскликнула Марья Дмитриевна.

— Что он позабыл здесь что-нибудь или так, от жиру беситься начал? — усмехнулась Катерина Александровна. — То так писал ко мне, чтобы я никогда не упоминала в приюте, что мы родия, не поклонился при встрече в приюте, а то так с визитом приехал…

Марья Дмитриевна как-то растерянно посмотрела на дочь и подумала: «Верно, там у нее что-нибудь вышло, что не в духе она».

— Не приглашал ли к себе на обед? — иронически промолвила молодая девушка.

— Ну, Катюша, уж где нам! — начала Марья Дмитриевна.

— Нет, он даже не велел приходить к нему, — перебил ее Антон. — Я, говорит, вас не приглашаю… Звезда, Катя, у него набоку.

Катерина Александровна молча принялась разбирать свою работу. Ее лицо выглядело хмуро. Она, видимо, была недовольна посещением дяди. В ее голове вертелись вопросы: зачем он был? что ему надо? Не хочет ли он благодетельствовать им рублевыми подачками? Не придется ли принимать эти подачки и унижаться перед ним или поссориться с ним, отказавшись от подаяний?

— Гиреиха говорила ему про тебя, — шепотом передавал Антон новости сестре. — Умной тебя называла. Он говорит: «Я похлопочу о вас». Мне наказывал любить тебя. Петухом индейским таким сидел. Матери потом что-то сунул…

— Ну, я так и думала! — проговорила Катерина Александровна, опуская работу.

Ей было очень тяжело, что ее семье помогает тот самый человек, которого ее отец называл подлецом и вором, тот самый дядя, который при ее вступлении в приют прежде всего похлопотал о том, чтобы она не проговорилась о своем родстве с ним. Она в душе сердилась на мать за то, что та иэ отказалась от его денег, в которых не было особенно сильной нужды. Молодое, вспыльчивое сердце сильно билось в груди, и Катерина Александровна чувствовала, что при первом слове матери в защиту дяди она не выдержит и выскажет все, что волнует ее. Это слово не заставило себя ждать; когда дети ушли погулять, Марья Дмитриевна подсела к дочери и шепотом заговорила с нею.

— Десять рублей привез, благодетель…

Этой фразы было довольно для того, чтобы Катерина Александровна вспыхнула, как порох.

— Как вам не стыдно брать от него! — проговорила она. — Он нас знать не хотел; он на нас как на нищих смотрит, а вы берете! Разве у вас чего-нибудь недостает?

— Что это ты, Катюша! — да разве деньги бывают лишними? — робко заговорила Марья Дмитриевна.

— Этих денег нам не нужно! — резко произнесла Катерина Александровна. — Если вам все равно, как добывать деньги, так почему же вы на улицу не идете с сумой? почему не воруете?

— Что ты! что ты!..

— Это хуже, чем украсть! Его отец ненавидел, он нас презирает, а вы от него берете! Вы бы хоть меня пожалели. Для чего я работаю, бьюсь с утра до ночи? Не для того ли, чтобы вы по миру не ходили? Ведь не будь у меня ни вас, ни братьев, ни сестры — я могла бы половину недели сложа руки сидеть… Я хочу, чтобы вы не нуждались; вы и не нуждаетесь, а все-таки христарадничаете…

Марья Дмитриевна поникла головой.

— Ну, Катюша, не ожидала, чтобы ты меня когда-нибудь попрекнула своей работой, — заговорила мать со слезами.

— Я вас не работой попрекаю; я готова вдвое больше работать; но я попрекаю вас за то, что вы милостыню берете от тех, кто на порог нас не принимал, кто гнал моего отца…