Константин Лагунов - Так было

— Разбирайтесь.

— Тогда мы дня три посидим в райцентре, познакомимся с некоторыми материалами райзо, райфо и райисполкома, а после выедем в колхозы.

— Не возражаю.

Район только что закончил весенний сев. Целый месяц Василий Иванович метался по полям. Спал мало и где придется, ел что попало, охрип от речей и телефонных перекличек. И не успели районные работники остыть от посевной горячки, как в окно уже постучался сенокос. Надо было готовить к нему людей и машины. Об этом и думал Рыбаков, беседуя с прокурором.

Тот, видимо, разгадал настроение собеседника. Мягко улыбнулся, сказал просительно:

— В состав бригады нам бы хотелось включить представителя райкома партии и кого-нибудь из активистов. Дело-то ваше, районное, и в ваших же интересах…

— Хорошо, — перебил его Василий Иванович. Потер ладонью лоб, подумал: «Недели две они провозятся. Дать бы им Федотову… а кого вместо нее послать в Еринскую МТС? Не вовремя все это. Каждый районный работник на счету. Разве что Шамова. Все равно он практически-то… Хоть по пути лекции почитает». Вскинул глаза на прокурора. — Пожалуй, от райкома дадим вам заведующего пропагандой Шамова. А еще… Возьмите нашего прокурора Коненко. Ему по штату положено сопровождать начальство. Устраивает?

— Вполне…

Три дня бригада собирала всевозможные сводки, справки, докладные, а потом выехала в район. Только рассаживаясь на подводы, районные представители узнали, что сначала бригада поедет в колхоз «Колос», а потом в «Новую жизнь» и в «XX лет Октября».

Шамов и Коненко ехали в одном ходке.

— У них есть какие-то факты. Иначе они посоветовались бы с нами, определяя маршрут, — задумчиво произнес Коненко.

— Вам лучше знать стиль работы своего руководства, — в голосе Шамова легкая ирония. — Полагаю, что прокурор области, прежде чем приехать сюда, уже имел необходимый материал. Боюсь, как бы эта проверка для кое-кого не закончилась трагически. Я на месте Рыбакова сам бы включился в работу комиссии.

— У него и без комиссии дел по горло. А потом он не из тех, кто боится правды.

Богдан Данилович вспомнил о корове, которую пришлось вернуть колхозу, и на всякий случай бросил:

— Вы поборники правды, слуги закона, а и то иногда окольные пути ищете. Чего уж осуждать простых смертных.

— Пока еще никого не осудили, — сухо сказал Коненко. — А что вы волнуетесь? Нервы?

Шамов пожалел о сказанном и поспешил согласиться:

— Вы правы. Издергался весь. Сами знаете, какая работа. И за сына волнуюсь. Он ведь на передовой. Тут еще с книгой связался.

— А я слышал, что вы уже написали книгу. Даже завидовал вам. Честное слово. Вот, думаю, человек родился в сорочке.

— Чепуха, — отчужденно произнес Богдан Данилович. — Чепу-ха…

Когда-то бабка частенько твердила ему об этой самой счастливой сорочке, в которой он якобы появился на свет.

Давно это было, очень давно. Когда Богдан начал сознавать себя, бабка была уже совсем старенькая. Без посошка и комнату не могла перейти. Она звала его вертопрахом. Он и в самом деле был неугомонным задирой и проказником. Но за все проделки Богдана неизменно наказывали старшего брата Олега. Набедокурив, Богдан спешил спрятаться. Олег считал это трусостью. Вот ему и перепадало за свои и за чужие грехи.

Олег был добродушен и терпелив. Только однажды, когда Богдан не приехал на похороны бабушки, брат взорвался. Он назвал Богдана свиньей и дал ему пощечину.

В начале тридцать седьмого аспирантский приятель ошарашил Богдана известием: «Олега на днях арестуют, — сказал он. — Думай, пока не поздно». А что было думать? Арестуют брата, значит, прощайся с мечтой о кандидатском дипломе и о блестящей карьере. Богдан метался, как мышь в мышеловке, пока тот же приятель не подсказал ему выход…

Они встретились через неделю в одной из комнат громадного здания. Очная ставка была короткой. Выслушав заранее отрепетированную речь Богдана, брат сказал: «Жалею, что не задушил тебя, гаденыш, тридцать лет назад». И больше ни слова.

Мать хлопотала за Олега, и Богдан перестал встречаться с матерью.

В те дни Богдан впервые почувствовал гнетущую, иссушающую душу власть страха. Он боялся всего: и телефонного звонка, и дверного стука, и даже собственного голоса. Но особенно его пугали глаза жены. Под их взглядом он чувствовал себя вывернутым наизнанку. Отправив Луизу с сыном на все лето к дальней родственнице под Харьков, немного успокоился…

Богдан Данилович с большим трудом вырвался из цепких лап воспоминаний. Ну кто их звал сейчас? Ему было так хорошо, и на тебе, притащились, напустили мраку. Неужели это никогда не забудется и станет вечно отравлять ему жизнь?