Григорий Медынский - Честь

Новый секущий взмах руки подкреплял категоричность этого утверждения и неослабевающую силу ответной атаки.

– Перегибы есть и у Веры Дмитриевны. К тому же – она больной человек. Не будем скрывать – со странностями человек.

– Ну, так можно все оправдать! – возразила Нина Павловна, – То странности, то болезни! А при чем здесь дети? Простите, пожалуйста! Но кончается четверть, она мне обещала спросить Антона и не спросила.

– Как не спросила?

– Он пришел сегодня расстроенный… Я поинтересовалась – спрашивали его по геометрии, он сказал – нет.

– А про то, что он рисовал карикатуру на учительницу, он вам сказал?

– Нет.

– А про то, что самовольно ушел из класса, сказал?

– Нет…

– Вот видите! Вот где нужно искать корень: у вас нет контакта с сыном. Кстати, где он сейчас?

– Вероятно, у бабушки…

– То есть как «вероятно»?

Нина Павловна поняла, что она проговорилась.

– Вы даже не знаете, где ваш сын! – решительно перешла в наступление Прасковья Петровна. – Вот здесь, повторяю, и нужно искать корни. И не валите все на Веру Дмитриевну. Поверьте мне, это прекрасный преподаватель!

– Да ведь есть преподаватели, а есть учителя, – пыталась еще сопротивляться Нина Павловна.

– Это верно, – согласилась Прасковья Петровна. – Но преподавание тоже воспитывает, особенно математика. И когда Вера Дмитриевна требовала сегодня от Антона логического обоснования, а не простой зубрежки, я не могу ее за это обвинять. И она не считает положение Антона безнадежным, – я говорила с ней. Но у него чего-то не хватает в основах. Он бродил по разным школам, по разным учителям, и где-то что-то было упущено. Может быть, им самим, может быть, учителями, – теперь сказать трудно. Но факт остается фактом.

Горячась и наступая, Прасковья Петровна не переставала наблюдать и видела, как постепенно спадал с ее собеседницы воинственный пыл, как менялись се глаза, как осмысленнее и вдумчивей становился взгляд и тени сомнения наплывали на ее лицо.

– Ну так что же делать? – растерянно спросила наконец Нина Павловна.

И Прасковья Петровна, глядя на нее, смягчилась, успокоилась, и в глазах ее появился мягкий и добрый свет.

– Давайте, Нина Павловна, искать главное. Какой, по-вашему, самый основной недостаток у вашего Антона? Я понимаю, что матери об этом, может быть, трудно говорить и больно.

– И страшно! – чуть слышно добавила Нина Павловна.

– Ну, не будем вдаваться в панику, давайте лучше разбираться в том, что есть, – сказала Прасковья Петровна. – По-моему, главное в Антоне – это расхлябанность. Расхлябанность чувств, расхлябанность воли, расхлябанность личности. Но ведь на хляби ничего не построишь. И попробуем быть потверже. Только вместе! Зажмите в кулак свое сердце, и будем вводить Антона в берега. Муж вам поможет в этом?

– Я думаю, – тихо и не совсем решительно ответила Нина Павловна.

Прасковья Петровна уловила эту мимолетную тень нерешительности, но спрашивать ни о чем не стала и ободряюще улыбнулась:

– Будем пробовать! – А потом, подумав, добавила: – Прежде всего нужно, чтобы он сам взялся за себя. Ведь без него-то без самого мы ничего не сделаем. Мы только помогаем развитию человека. Нельзя вдолбить. Внушение – не воспитание. Прочно только то, что человек понял, до чего дошел сам, своим умом и своим опытом, и что стало его, собственным… Ну и я, со своей стороны, приму меры. Ребят настрою. У нас есть чудесные ребята.

– Так где же они?.. – загорячилась опять Нина Павловна. – Вы меня простите, но где же они, эти ваши чудесные ребята? Почему же мой мальчишка один среди них, как столб в поле?

– А вы ему этот вопрос задавали?

– Задавала!.. Говорит, товарищей хороших нет…

– Да ведь дружба дело обоюдное, А он сам никого знать не хочет!

– Вот уж действительно: малое дитя спать не даст, с большим и сама не уснешь! – вздохнула Нина Павловна.

– Ничего, все будет хорошо! – успокоительно сказала Прасковья Петровна. – Откровенно говоря, конечно, жалко, что его перевели из того класса. Смотрите, в какой оборот взяли девочки Антона. Взяли и отвели! Это – ядро. А вокруг него можно любой коллектив создать. А у меня такого ядра нет. У меня и коллектива еще настоящего нет. Все новые! Все разные! И вот только-только что-то стало складываться и намечаться, и вдруг – он! Опять новый и неимоверно колючий, самостийный какой-то, анархический.

– И обиженный! – заметила Нина Павловна.

– Чем-то, кажется, и обиженный! – согласилась Прасковья Петровна. – И вот вы понимаете: с одной стороны не крепкий еще, только что складывающийся коллектив, а с другой стороны он, не признающий никаких коллективов. Все это очень сложно! – вздохнула Прасковья Петровна. – Но ничего! Будем работать!