Андрей Волос: Маскавская Мекка

- Ого! Гречка! - сказал Найденов, улыбаясь, чтобы согнать с лица гримасу отчаяния. - Здорово!

Он уже решил, что ничего не скажет, а просто улизнет на время под каким-нибудь простым предлогом; но увидел ее радостное лицо, почувствовал прикосновение теплых шероховатых губ - и понял, что все равно не сможет соврать как следует.

- В общем, я нашел билет, - с некоторым вызовом сказал он. - Слышишь?

- Что, милый? - Настя повернулась от плиты. - Какой билет?

- Вот.

Она вытерла руки о фартук.

- Ну и что? - Пожала плечами. - Старый билет кисмет-лотереи. Я такие сто раз видела.

- Это где же?

- Зачем он тебе? - спросила она, неприязненно крутя в пальцах посверкивающий пластикатовый прямоугольник. - Он что, действительный?

Найденов хмуро кивнул.

Настя положила билет на стол и присела рядом.

- А сколько стоит?

- Триста таньга. Вообрази. Но сдать нельзя. К сожалению.

- Почему?

- А черт их знает. Жулики. Говорят - нельзя. Вчера можно было... за сутки можно. А сейчас нельзя.

- И что тогда?

- Не знаю.

- Но ты же не...

- Подожди, - сказал Найденов. - Подожди. Дай я тебя поцелую.

- Ты туда все равно не пойдешь, - сказала Настя. - Вот смешной. Как будто я тебя пущу. Это просто курам на... - он все-таки попытался ее поцеловать, но она, отдернувшись, упрямо закончила: - ...на смех курам это все! Правда? Ты же не пойдешь?

Найденов молчал.

- Красивый, - вздохнула Настя, снова беря билет в руки. - Блестит. Она встала и двинулась вокруг стола, поворачивая радужное зеркальце билета так, чтобы зайчик плясал по всей комнате. - Красивый. Дорогой. Жалко, сдать нельзя. А раз сдать нельзя...

Найденов прыгнул, успел схватить за руку у самой форточки.

- Ты что!

- Дай, гад! - впилась ногтями в ладонь. - Дай!

Возмущенно сопя, он сунул билет в карман.

- И не надо, вообще... потому что...

- Дурак, - сухо сказала Настя. - Ты мне больно сделал. Ну и пожалуйста. Подавись своим билетиком. Ты все равно туда не пойдешь.

Поджав губы, она со стуком поставила на стол тарелку.

- Да ладно тебе, - примирительно сказал Найденов. - Я же не сказал, что пойду.

- Не пойдешь?

- Не знаю... Не решил еще.

- Ты что - совсем?! - Настя покрутила пальцем у виска. - Ты думаешь, что говоришь?! Ты обо мне подумал?

Найденов поднялся, выдвинул ящик стола, взял ложку, с таким же стуком положил возле тарелки и снова сел.

- Лешенька, милый! - Настя обняла его сзади. - Ты не пойдешь никуда, правда?

Найденов повел плечами, чтобы высвободиться.

- Давай рассудим. Вот ты говоришь - никуда не ходи. А денег при этом нет.

- Как это нет денег? Полно у нас денег. Во-первых, у меня сорок семь рублей в кошельке. Во-вторых...

- И во-вторых, и в-третьих - все одно и то же. Денег нет. И взять негде.

- Почему негде! - возразила Настя, разнимая руки, чтобы сесть на стул рядом. - Что ты, в самом деле, из-за этих дурацких денег! Подумаешь деньги! Ты расстраиваешься, что нормальную работу никак не получишь? И зря, и зря, - наставительно сказала она. - Давай так: ты просто сделаешь передышку. Хорошо? Ну ее, эту биржу. Отдохни. Я ведь работаю... нам хватает пока, правильно? А потом раз! - и...

- Хватает пока! - фыркнул Найденов. - Просто смешно. Ты работаешь, да. Сколько позволяют. Что тебе эти скоты платят? На хлеб хватает, да... а на что еще хватает? Ты сколько лет в этой юбке ходишь? Не помнишь?

- Подумаешь - юбка! - она встряхнула головой.

- Жизнь проходит зря. Однажды проснемся, а она уже прошла... Декларацию для получения бэби-меда представить не можем? Не меньше двух лет по двести дирхамов в месяц на каждого члена семьи. А?

Настя пожала плечами.

- Не можем, - жестко констатировал он, взглянул на нее и пожалел, что повесил на нее этот незаслуженный груз.

- Между прочим, бэби-мед можно и так купить, - отстраненно сообщила она.

- Как - так?

- Платишь дороже раза в три... или, может быть, в пять... и пожалуйста. Никаких проблем.

- А ребенка потом куда без декларации? Его ни в сад, ни в школу без декларации! Ни в поликлинику. И что дальше?

- А многие так делают, - упрямо сказала Настя.

Найденов взял ложку и осторожно постучал по столу.

- Делают... знаю, кто так делает. Вот и растут детишки как трава. Десять лет - а букв не знает. Ты присмотрись, присмотрись. Родители на пособии сидят или ящики ворочают - если повезло, - а отпрыск собакам хвосты крутит, корк с малых лет посасывает... Ты этого хочешь? Ты ведь не хочешь, правда?

Он обнял ее, жалея, что приходится все это проговаривать. Жалость обострила зрение - и все, что обычно он видел зыбкими бликами, разноцветными тенями, трепетанием полутонов, стало отчетливым и понятным. Это было бы невозможно кому-нибудь толком объяснить, да он никогда и не пытался, - как будто странный дефект зрения, как будто радужные картины дифракции в хрусталике... Сиреневый тон быстро потек вниз... вот загустел... появилась горячая бордовая кайма, опасно пульсирующая, густая... Он испугался всерьез - стал целовать, шепча в ухо какую-то нежную чушь. Через несколько секунд немного отпустило - вихри утихли, да и общий тон посветлел - как будто в мазок густой акварели быстро намешали несколько капель воды.