Валентина Спирина - Девять Жизней. Седьмое небо

А если забраться ещё чуть-чуть повыше, оттуда чуть ли не с единственной точки на Мангупе будет видно море. Картина в это время суток поистине потрясающая: низина далеко-далеко залита розовато-персиково-сиреневым цветом садящегося солнца, и в его лучах чётче кажется интенсивно бирюзовый оттенок, которым окрашено всё вдалеке. И примерно посередине полыхающей в последних лучах чертой проходит водораздел в самом что ни на есть прямом смысле этого слова: всё бирюзовое, что выше этой черты – небо, а всё, что ниже – море, неуловимо другого оттенка, солёное и живое. А чуть правее, но тоже где-то там, внизу, вдалеке уже начинает зажигать огни Севастополь, и там Херсонес и их друзья, но отсюда почти не видно.

Катя искоса глянула на друга: он, как заворожённый, смотрел на это фееричное зрелище, всё отказываясь верить, что это – так близко – может быть море. Он, даже, раза два или три переспрашивал

– А, может, это на закатном небе оставил след самолёт? А может, что-то ещё? – он, кажется, готов был изобрести тысячу невероятных вариантов, настолько невообразимой была эта близость моря. Они что-то ещё говорили о Боге, Которого Мангупский Мальчик наконец нашёл после долгих лет раздумий и поисков, о море и друзьях в Херсонесе, о том, что не каждый день выпадает видеть такую красоту. Катя всё смотрела на его доброе лицо – когда он не смеётся, кажется таким усталым – озарённое всё отказывающимся догорать закатом, и ей вдруг так захотелось его обнять, зарыться поглубже в тоже добрую серую футболку… Но кто знает, вдруг Мангупский Мальчик не любит, когда его обнимают? Поэтому Катя сдержалась, но, словно с намёком, рассказала ему о том, что в прошлом году влюблённая парочка их друзей (как жаль, что никто из них не сумел приехать этим летом!) тоже бегала на цитадель любоваться закатом над морем. Мальчик в ответ улыбнулся (Катя сразу вспомнила из Цветаевой – «и – самое родное в Вас – прелестные морщинки смеха у длинных глаз») и сказал, что те двое, конечно же, были правы, что любоваться закатом с руин Мангупской цитадели лучше всего ходить вдвоём и влюблённым. Потом замолчал, продолжая глядеть вдаль и думая о своей, которая наверняка была.

А Катя думала о своём, который сейчас в армии где-то в Кенигсберге (ну и что, что Калининград? Ведь сейчас здесь Мангуп, цитадель, далёкое море и закат – а значит, всё должно называться красиво). А Мангупский Мальчик похож на него любимым Катиным качеством в людях – кристальной, солнечной непосредственностью. А ещё, пожалуй, чем-то неуловимым во внешности и тем, что с первого взгляда он кажется совсем другим, чем есть на самом деле, но обе ипостаси прекрасны, хотя и совершенно разные. Хотелось вдохнуть и задержать дыхание, но пора было возвращаться.

Спустились с цитадели – Мангупский Мальчик снова подал Кате руку, не только заботливо поддерживая, чтобы ей легче спуститься, но и из-за романтики момента – и оба решили дойти до края обрыва, почти до мыса (они ведь туда изначально и шли, только группа, наверное, давно уже в лагере). И тут Катя и подумала, что Мангупский Мальчик наконец-то решил выполнить своё предназначение и утащить её вниз с обрыва, подумала почти всерьёз и, как ни странно, обрадовалась этой мысли: не столкнуть, а именно утащить – это ведь значит, что им придётся прыгнуть вместе, держась за руки. Только ему ничего не будет, он ведь Мангупский Мальчик… а Катя… пожалуй, это будет самая красивая и самая романтичная смерть за всю историю человечества.

Дошли до края обрыва. Внизу и вдалеке на холме уютным махровым покрывалом простирался лес. От высоты и красоты захватывало дух, и Катя, восхищаясь всем этим великолепием, услышала, как Мальчик сказал серьёзно и вдумчиво, голосом, уже успевшим стать ей за этот вечер почти родным:

– Вот в такие моменты и понимаешь, что над тобой Кто-то большой и мудрый…

После этих слов надо было ещё какое-то время помолчать, чтобы лучше прочувствовать этого Большого и Мудрого. Потом Катя без слов показала сложенные горсточкой руки. Она знала, что Мальчик поймёт и так, но на всякий случай пояснила:

– Да. И ощущаешь, что Он тебя держит – вот так, в ладонях – и бережёт. Каждый день, каждый шаг.

Было ли в ответ сказано что-то про то, что мы постоянно пытаемся из этих ладоней вырваться, и из-за этого все проблемы, или Кате просто очень хотелось, чтобы это было сказано в ответ, неважно. Надо было пробираться обратно, потому что нужно успеть в лагерь до темноты – а ночь на Мангупе падала после затяжных сумерек с фантастической быстротой. Конечно, точно дорогу никто из них не помнит, но это ведь не беда, потому что примерное направление ясно, а если ты не хочешь спуститься с горы, то рано или поздно выйдешь к лагерю, потому что идти больше некуда. Пошли. И снова пошли разговоры – и серьёзные, и болтовня, и Катя всё переживала, что слишком громко разговаривает, а Мальчик только улыбался и отвечал, что наоборот, далеко не с каждым можно так искренне поговорить. Видимо, на Мангупского Мальчика тоже нашло лиричное настроение, потому что цветы и травы, которых, несмотря на каменистую почву, было здесь достаточно много, в его руках как-то сами собой стали складываться в букет. Он получался красивым, разным, сделанным с душой и в самом поэтичнейшем настроении.