Константин Золотовский - Рыба-одеяло (рассказы)

* * *

В один из январских дней тысяча девятьсот двадцать третьего года четверо комсомольцев иркутской организации сдавали секретарю ячейки боевые чоновские{1} винтовки, подсумки, патроны и гранаты. Павел Никоненко, Левка Шевелев, Сережка Макарычев и я уходили добровольцами во флот.

В двенадцать часов дня состоялось торжественное заседание. Вся наша четверка стояла на эстраде, с красными бантами на груди.

Зал иркутского КОРа (клуба Октябрьской революции) был битком набит молодежью. Сидели здесь и первые глазковские комсомольцы, друзья детства и юности, бойцы ЧОНа, с которыми вместе ходили на белые банды Донского, охраняли мосты и военные склады.

Нам вручили грамоты. Я принял печатный лист и молодым ломким голосом выкрикнул ответное слово:

- Мы выполним наказ и будем, не щадя жизни, охранять морские границы нашей великой Родины на Балтийском море!

Ребята совали нам на память свои фотографические карточки: "Сережке от Петьки", "Левке от Сашки", "Храни, не забывай друга, а то приедешь на корабль, да и зазнаешься". Девушки подарили нам кисеты и носовые платки с вышитыми якорями и цветочками. Мы еще были в кепках и пиджаках, но бойкий карандаш Сереги Ломоносова уже запечатлел нас на листе стенной газеты в клешах, форменках и бескозырках с ленточками до самых пят.

Мы сели в вагон.

Комсомолка Галя врасплох поцеловала Сережку Макарычева, и он сделался пунцовым от смущения. Мы звали его женихом, он конфузился и, чтобы скрыть волнение, старался басом говорить грубости, что к нему совсем не шло.

Первый звонок.

Прощай, Иркутск с комсомольцами,

Уезжаем на флот добровольцами...

На перроне - матери, отцы, братья и сестренки. Пашкин отец, богатырь-грузчик товарного двора, крикнул:

- Коли не послушал, едешь, так служи как полагается, а не то... - и по старой привычке опустил руки на ремень.

Пашка стыдливо отвел глаза в сторону.

- Лева, сынок, пиши мне! - закричала Левкина мать. - Каждый день весточки давай, из Черемхова брось открытку да береги себя... - и заплакала.

Моя мать стояла в старой кацавейке, какая-то выпрямившаяся, с сухими глазами.

Гудок паровоза. Поезд тронулся.

В окнах замелькали железнодорожные будки.

В Черемхове Левка опустил открытку матери. Здесь же в вагон вбежал с гармонью на ремне комсомолец, черемховский шахтер Ванька Косарев.

- Тоже в Балтийский флот! - крикнул он. - Едва не опоздал! Крышку от гармони забыл. Ух, не отдышаться!

В Новосибирске нас поджидали вагоны с добровольцами - комсомольцами из Алтая, Западной Сибири, даже из Якутии.

Всех нас влекла романтика, мечта о дальних плаваниях, о боевых кораблях, о матросской форме...

Начались заморозки. В щели теплушки врывался пронизывающий ветер. Мы подбрасывали дрова в железную печурку и кипятили чай.

Черемховский Ваня Косарев играл на гармони, а ребята отплясывали "иркутяночку" и "подгорную".

Часто не хватало дров. Не хватало хлеба.

Поезд подолгу стоял на разъездах и полустанках, а мы бегали к начальнику станции и требовали, чтобы он скорей отправлял нас дальше.

Однажды, когда мы целый день стояли на маленьком глухом разъезде, из деревушки к поезду подошла старая крестьянка и протянула Пашке в вагон узелок. В нем были сибирские шаньги и бутылка молока.

- Детушки, это вы самые, что во флот едете?

- Да, - ответили мы, удивленные, что об этом уже узнали даже в глухой деревушке.

- Передайте привет моему Ваське Кожемякину. Он в Кронштадте и уже третий год не пишет...

- Ладно, бабушка, спасибо за молоко, обязательно ему намылим голову, сказал Пашка. - Разве можно матерей забывать?

Старушка вытерла глаза платком.

* * *

За Уральским хребтом наши теплушки стали осаждать беспризорники. Одни клянчили, протягивая руку: "Дяденька, а дяденька! Дай копеечку, жрать хоцца" А другие воровато всматривались в теплушку, ища, чего бы стащить.

Мы щедро делились с ребятишками нашими припасами, но они так настойчиво лезли в вагон, что пришлось закрыть двери".

На другой день, когда поезд шел полным ходом, удаляясь от Свердловска, мы наполнили жестяные кружки кипятком и уселись возле печки. Вдруг из-под нар, как раз там, где спал Ванька Косарев, вылез взлохмаченный и оборванный мальчишка.

- Я - Мишка, - объявил он.

- Очень приятно, - сказали мы сердито. - Как ты сюда попал?

- Ногами, - ответил он и тут же начал отплясывать чечетку.

Отплясывал он лихо, так что даже нашего лучшего плясуна Пашку зависть взяла. Потом Мишка спокойно взял Пашкину кружку, сел с ним рядом на чурбак и, отдуваясь, стал пить чай.